— Бизнес, — коротко ответил я.

— А что вы думаете о Рейгане и Маргарет Тэтчер? — спросил он, глядя куда-то в сторону.

— Я политикой не интересуюсь и не намерен обсуждать эти вопросы с таким типом, как вы, — нагло сказал я.

Переводивший беседу офицер испуганно взглянул на меня и начал переводить сказанное в гораздо более мягких тонах. Однако бородатый понял мой тон правильно. Он как-то засуетился, подал мой паспорт в руки офицеру и приказал ему проверить как следует на предмет подделки. Офицер быстро перелистал страницы и сказал, что все в порядке. Бородатый махнул рукой на дверь, разрешая мне идти. На столе бородатого стоял большой черный телефон, и во время беседы я с беспокойством думал, что он сейчас зазвонит и сюда сообщат, что обнаружили мою машину. Но, к счастью, этого не произошло.

В коридоре офицер виновато улыбнулся и, сокрушенно вздохнув, вернул мне паспорт. Он провел меня к дверям в таможенный зал, которые все еще были закрыты. Послали за человеком с ключами. Его не было минут пять, а мне это показалось вечностью. Вот он пришел. Вот он в огромной связке не может найти нужный ключ. Мне все это виделось тягуче, как в замедленном кино. Наконец дверь открылась, и я прошел в таможенный зал. В середине этого зала находится огромный круглый прилавок. Одна его сторона принадлежит Ирану, другая — Турции. Еще один страж-таможенник быстро проверил мой чемодан, и после этого я, не торопясь, обогнул прилавок и оказался на турецкой территории. Наверное, турки нарочно поместили на своей стороне магазин дьюти-фри, продающий спиртные напитки, чтобы дразнить иранцев. На турецкой стороне меня почти никто не проверял. Только сверили фотографию в паспорте.

Выйдя из здания турецкой таможни, я оглянулся и за шлагбаумом увидел суетящихся стражей Исламской революции. Теперь все это уже действительно было позади.

Справа возвышался гордый красавец Арарат — этот вечный духовный символ армянского народа. Он перешел во владение Турции после Революции 1917 года в результате политики большевиков. И мне подумалось, что вот теперь и я, как Арарат, мыслями на Родине, а телом на чужбине.

В понедельник 7 июня 1982 года ко мне приехал Володя Голованов с единственной целью — забрать мой дипломатический паспорт. И до 17 ноября КГБ мне о себе не напоминал.

То лето я пыталась жить так, как будто ничего не изменилось. Очень ограниченный круг людей знал о том, что произошло. Наверное, мне так было легче, я так устроена, душевный стриптиз не приемлю. Плакала я иногда целыми днями, но одна, только у себя в спальне.

Мне пришлось сесть за руль. Многие после тяжелой аварии боятся и больше не водят автомобиль. Еще за год до этого мы купили «Волгу», и Володя уговорил меня попробовать порулить. У меня тряслись руки, в голове звенело, но на второй передаче за городом на пустом шоссе я все-таки проехала несколько километров. Да, это была определенная победа над собой, мой муж в очередной раз поддержал меня и помог преодолеть мою природную слабость и неуверенность.

Летом 1982 года все внешне по советским меркам было просто шикарно. Новая белая «Волга», я езжу на дачу, улыбаюсь: «Муж задерживается, приедет позднее». Трехкомнатная кооперативная квартира, ежемесячный взнос за нее был больше маминой пенсии.

Моя подруга Галя Демкина жила недалеко от одного из магазинов «Березка», и я, конечно, по привычке зашла в этот магазин, когда приехала к ней в гости. Там я буквально столкнулась с офицером безопасности посольства в Тегеране Леваковым. Я поздоровалась, заулыбалась. Надо было видеть его лицо! Это было лицо человека, который вчера присутствовал на моих похоронах, а сейчас встретил меня в магазине. Но кивнул в ответ.

Через несколько дней я потеряла кошелек со всеми «остатками прежней роскоши» в виде нескольких бумажек, дающих возможность покупок в «Березке», и наличными рублями. Магазины для «избранных» для меня закрылись.

В один из дней я взяла Володин новый носовой платок, сложила в него почти все свое золотишко и отвезла в единственную тогда в Москве скупку. Сдала в комиссионку ненадеванную дубленку мужа и что-то из своих вещей. Так мы с мамой выходили из ситуации на какое-то время.

КГБ молчал, но 17 ноября просто «выстрелил из пушки». Открыв дверь холла, я увидела небольшую толпу, состоящую из шести человек — одной женщины и пяти мужчин. Мне предъявили ордер на обыск, и обыск начался. Напрасно мы с мамой говорили, что Володя не был в квартире уже больше полутора лет, они искали что-то даже в туалете, ковырялись до вечера, на оставленной мне копии протокола обыска стоит время окончания обыска 17 часов 50 минут, время начала 11 утра. Потом еще долго все протоколировали. Не хочется утруждать читателя перечислением их улова, но придется. Они изъяли паспорт на имя мужа, его свидетельство об окончании курсов подготовки водителей, техпаспорт на машину и доверенность на мое имя на право управления, выписку из зачетной ведомости к диплому Володи, две служебные характеристики (еще армейские!) и домашние телефонные книжки.

У меня забрали все письма Володи, они их проверили, пересчитали и внесли в протокол изъятия.

К счастью, не взяли телеграмму, которую он прислал мне из Джульфы, когда уехал в Иран, а я еще на какое-то время оставалась в Москве. Смешная телеграмма, с ошибками, типичными для носителей азербайджанского языка. Но текст понятен, Володя называет меня именем, которым называл меня только он, и просит не задерживаться. А прошло всего три дня, как мы расстались! Когда было уж очень тяжело, я перечитывала эту телеграмму и любовь моего мужа давала силы жить дальше.

А вот с книгами они повеселились: 1) «КГБ» на английском языке Дж. Баррон. 2) Вл. Войнович «Лицо неприкосновенное. Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина. 3) Тыркова-Вильямс «На путях к свободе». 4) Книга «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета».

Все издания были выпущены не в СССР, и все это тянуло на небольшой срок, книги стояли на полке в книжном шкафу для всеобщего обозрения. Но вот то, что они не нашли, могло отправить меня за решетку на несколько лет. «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына не уместился в шкафу и лежал в укромном уголке, и они не обнаружили столь явное подтверждение нашей семейной неблагонадежности.

Абсолютно на все имущество был наложен арест, мне уже не принадлежала даже кровать, на которой я спала.

Я с тревогой смотрела на свою маму, каково ей сейчас? С того сентябрьского дня 1937