Леонидовна вернулась в Ленинград. Я была у них в гостях в старинной квартире с анфиладой комнат, с дровяной печкой для нагрева воды в ванне. Увидела ломберный стол, фисгармонию не в музее, а в обиходе. Тетя Нина сказала, что иногда приходят друзья Владимира Андреевича и они музицируют — скрипка, виолончель и фисгармония. Мне так далеко до этих людей, я совсем не такая, но многолетнее общение с людьми высшего сорта не позволило мне научиться скандалить, хамить и «выражаться». Вполне возможно, что именно это отличие и заинтересовало во мне Володю. Самоуверенных, напористых и успешных и красивых девушек около него до и после нашего знакомства было достаточно. Молиться я не умела, но потребность в поддержке «из откуда-то» была так велика, что я начала обращаться ко всему меня окружающему: «Вот моя школа, а вот моя детская поликлиника. Там на Синичке обувной магазин, где мы с мамой купили мне мои любимые синие ботиночки. Я здесь все знаю, здесь мой родной дом, мне было так хорошо здесь, меня так любили, и я все здесь люблю, поэтому со мной ничего плохого не случится».

Так я уговаривала себя, подходя к зданию из светлого кирпича, мимо которого много раз проходила в детстве, но не имела представления, что это следственный отдел КГБ.

Открываю дверь и вижу женщину в форме. Она не толстая и не страшная, она абсолютно квадратная — и фигура, и лицо — и абсолютно обезличенная. Смотрит на меня зло, какая-то разряженная дамочка явилась, и на мой лепет о том, что вот, меня пригласили, коротко рычит:

— Здесь ТЮРЬМА! Ваш вход за углом!

За углом вижу пристроенный стеклянный тамбур, вхожу. Я не могу описать помещение, в которое я попала. Более гнетущего впечатления я не испытывала нигде, думаю, что это не случайно, все продумано, именно здесь человек должен начать ломаться. Кроме входной еще две двери, за одной туалет, выкрашенный в почти черный цвет, и две или три «чаши Генуя» без перегородок. Тусклое освещение, и где-то слышен лязг открывающихся решетчатых дверей. Пауза. Следующие двери гремят уже ближе. Распахивается обычная дверь, за которой прячется тюремная решетка, и меня приглашают пройти. Процесс в обратном порядке, теперь двери запирают за мной, дверь, лестница на второй этаж, опять решетка, обычная дверь, и я оказываюсь в райкоме партии, стиль такой же — яркие потолочные светильники, по коридору слева и справа солидные деревянные двери, на полу красная ковровая дорожка, тихо и спокойно, лепота… И вдруг вдали какой-то крик, и меня вталкивают в ближайшую дверь свободного кабинета, из тюрьмы на допрос ведут кого-то, кого видеть посторонним нежелательно. Ведь я еще пока посторонняя?

Моим следователем был полковник Иван Архипович Щербаков, который и возглавлял группу, проводившую обыск. Допросы были однообразными и многочасовыми. Полковник Щербаков выглядел больным человеком. На вид ему было от 50 до 60 лет, худой, бледный, седые волосы. Время от времени его лицо искажала гримаса или нервный тик, мне казалось, что в эти моменты он испытывал очень сильную боль.

Наша последняя встреча закончилась так.

— Подождите, еще увидите, как будут награждать моего мужа! — сказала я.

— Нет, никогда! — он просто завизжал.

Через какое-то время беседовать со мной стал другой следователь, который посетовал, что у нас с полковником не получилось найти общий язык. Началась игра злой следователь — добрый следователь, но результат был тот же.

Только один раз в «зале ожидания» следственного изолятора, а попросту Лефортовской тюрьмы, я оказалась не одна. На стуле сидел молодой мужчина азиатской внешности, зрелище было жалкое. Он трясся так, что не мог толком сидеть, руки и ноги ходили ходуном, и он бормотал одну и ту же фразу:

— Это тюрьма, это тюрьма, это тюрьма…

— Не бойтесь, я здесь уже не первый раз, и меня не посадили, — успокаивала я его. И себя.

Даже маму я не посвящала в подробности этого кошмара, все в себе носила. Иногда прямо после допроса ехала на работу — у меня же все хорошо. Шел уже 1986 год, я крутилась как могла, бегала по редакциям и бралась за любую подработку. Журналы «Знание — сила» и «Новый мир» выручали меня в то время, давая возможность заработать вычиткой рукописей и чтением корректуры.

Я была формально замужем и с каждой заработанной с трудом копейки платила не только подоходный налог, но еще и налог на бездетность. Имущество все еще было арестовано, вклад в банке тоже. И я заставила себя начать судебное дело по признанию Володи сначала безвестно отсутствующим, а затем и умершим. Я подала исковое заявление в свой районный суд, и 21 октября 1986 года на основании решения суда я получила в ЗАГСе свидетельство о смерти Владимира Андреевича Кузичкина. Место смерти — прочерк, причина смерти — прочерк. В те дни со мной творилось что-то ужасное, у меня было чувство, будто я его убила, я плакала, плакала и плакала.

Во многих публикациях гуляет версия, что свидетельство о смерти мне выдало КГБ. Нет, были судебные заседания, приходили мои соседи, которые подтверждали, что его не видели больше трех лет, все оформлялось в судебном порядке, без КГБ. В МИДе мне выдали справку о том, что Володя пропал без вести. Эта справка была приобщена к делу, один экземпляр у меня сохранился.

Никто и не думал снимать арест с имущества, я ездила за рулем без документов, и когда меня останавливала милиция, я вместо документов советовала им обратиться к полковнику Щербакову в следственный отдел КГБ.

Дело было еще и в том, что машину мы купили, одолжив часть денег у своих тегеранских соседей — Николая и Наташи Иночкиных, и, как потом мне рассказывала Наташа, только ленивый в Тегеране не подошел к ним с мужем и с радостью не сообщил, что «плакали ваши денежки, Кузичкина нет, тю-тю ваша валюта». Мы занимали у них не рубли, а так называемые чеки, и вернуть долг я могла единственным способом — сняв арест с вклада во «Внешторгбанке». Расплатиться денег должно было хватить. Наташа и Николай уже вернулись в Москву, но ничем не напоминали мне о долге, честь им и хвала за эту деликатность.

С моей стороны были робкие попытки во время «бесед» в Лефортове вернуть документы на машину, ответ следователя поразил меня:

— Мы знаем (сколько раз я слышала это «мы знаем» из уст сотрудников КГБ, не сосчитать), что вы были в аварии. И вот вдруг вы опять попадете в аварию и погибнете. Тогда