Но эти социально-бытовые патологии были быстро забыты. Значительно более стойким в реально-историческом и вербальном пространстве оказалась аномалия, именовавшаяся «мещанством». Эволюция этого термина демонстрирует один из советских властных приемов, конструировавших представления о девиациях. До революции России «мещанами» называли представителей городского населения. Они не принадлежали к таким сословиям, как дворянство или купечество. Считается, что мещанство появилось при Екатерине II, когда в 1775 году было введено деление городского населения на гильдейское купечество, цеховых и мещанство. К последнему были отнесены люди, имевшие капитал менее 500 рублей. Категория мещан в составе городского населения постоянно увеличивалась. В нее вливались как мигрировавшие в город крестьяне, так и разорявшиеся купцы. В начале ХХ века в России мещане составляли почти 45% городского населения. Невысокое материальное положение этой части горожан порождало и особые бытовые практики в их среде: характерную одежду, специфический интерьер жилища, своеобразное содержание и особую структуру досуга. Мещане или мелкая буржуазия на рубеже XIX и XX веков не были только русским феноменом. У западных интеллектуалов также существует традиция осуждения мелкобуржуазной стилистики быта и мышления. Но формирующаяся российская интеллигенция не только маркировала мещан как носителей пошлого материализма, приземленности, пошлости и т. д., но и сделала борьбу с ними своей «духовной миссией». Эту традицию подхватили большевики. Они искореняли мелкобуржуазность в политике, искусстве, а главное, в повседневной жизни. Наиболее активно борьба с мещанством развернулась с переходом к нэпу и возвращением основной массы населения к традиционным практикам быта. В советских идеологических структурах сформировалась целая когорта критиков «мещанства». Для рядовых граждан особенно ощутимым был избранный властью своеобразный прием наделения целого ряда бытовых предметов, видов одежды, стилей причесок и т. д., идеологическим, в данном случае мелкобуржуазным, мещанским содержанием. Приобретение вещей и стремление к благоустройству жилища также объявлялись проявлением мещанства. На так называемых «бытовых» конференциях 1929 года – мероприятиях, ставивших цель воспитать принципы коммунистического отношения к быту, – демонстрировались макеты комнат мещан, заполненные символами прошлой, уходящей жизни. К их числу относились особая мещанская мебель, пышные занавески, семейные фотографии, цветы в горшках, абажур, граммофон. Подобные атрибуты традиционного жилья обыкновенного горожанина якобы мешали строительству социализма. В антимещанской борьбе большевики довольно умело использовали новые эстетические веяния в сфере дизайна и моды, в частности рациональность, технологичность и упрощенность. Мещанские ценности повседневной жизни, по мнению идеологических структур, мешали кристаллизации нового человека. Та же Смидович на страницах «Малой советской энциклопедии» утверждала, что, «если человек свое свободное время и силы способен отдавать украшению жилища и одежды и недостаточно интересуется общественностью», он заслуживает звание мещанина1049. В контексте общей борьбы с мещанством в 1920‐х годах шла и критика традиционных брачно-семейных отношений. В середине 1930‐х одновременно с унификацией социального состава советского общества, исчезновением нэпманов, мелких частных торговцев, «бывших», старой, буржуазной интеллигенции власти перешли к формированию сталинского гламура и отказались от раннебольшевистских эгалитаристских ценностей, заменив их традиционными. Наступление на мещанство прекратилось.

Вновь идея борьбы с мещанином всплыла в советском обществе на рубеже 1950–1960‐х годов в ходе форсированного построения коммунизма в СССР. Властные и идеологические структуры в эпоху «великого десятилетия» стремились выдвинуть новые, отличные от предыдущих, сталинских, приемы формирования личности «сознательного строителя коммунизма». В первую очередь считалось необходимым разрушить старую, тоталитарную систему идентичности. На эту задачу и была нацелена критика сталинского мещанства в сфере быта. Мещанскими были объявлены «излишества в архитектуре» (подробнее см. «Хрущевка»). К концу 1950‐х страстный накал борьбы в сфере строительства перешел в область мелкой пластики – в проблему быта. Фетишем организации частного пространства советских людей стала «минимизация». Народный художник РСФСР Николай Жуков на страницах журнала «Работница» в 1956 году писал: «Быт советского человека должна отличать строгая продуманность, строгий отбор всех деталей, устранение всех и всяческих излишеств». О том, как надо жить по-новому, писали не только представители возрождающегося племени советских дизайнеров, но и литераторы. Наиболее яркий пример – пьеса Виктора Розова «В поисках радости». Она шла на рубеже 1950–1960‐х годов в большинстве театров страны, а в 1961 году появилась и киноверсия – художественный фильм «Шумный день». И пьеса, и фильм преследовали цель возродить характерную для начала 1920‐х борьбу с мещанством. Но «мурло мещанина» в годы оттепели – это лица «наследников Сталина», инициатива наступления на которых в то время исходила от властных структур. Мещанскими стали не только статуэтки слоников, коврики с лебедями и кровати с шарами, но и широкие брюки, широконосые туфли на толстых каблуках, габардиновые пальто, френчи-сталинки, натуральные ткани и меха – знаки сталинской эпохи (подробнее см. «Шуба»).

В период брежневского застоя на смену борьбе с мещанством приходит критика «вещизма». Этот термин, означавший «повышенный интерес к вещам, к обладанию ими в ущерб духовным интересам»1050, лингвисты относят к разряду новых слов и выражений, зафиксированных в подцензурной лексике в 1970‐е годы1051. «Комсомольская правда» летом 1973 года писала: «„Вещная болезнь“, “вещизм“ – эти слова все чаще мелькают на страницах газет, звучат в учительских, так называют проблему в исследованиях социологов»1052. Новую социально-бытовую патологию советская гуманитарная наука рассматривала как разновидность мещанства: «Социалистическое общество осуждает мещанскую психологию „вещизма“»1053. «Нездоровое» стремление к приобретению вещей маркировалось исследователями, публицистами и деятелями искусства как аномалия периода развитого социализма. Такую позицию можно считать выполнением «неофициального» заказа идеологических структур. Подтверждением тому являются в первую очередь художественная литература и советское кино 1970–1980‐х годов. Препарирование литературных текстов позволяет увидеть в них не только критический подход к проблеме потребления, но и конкретные сведения о престижных вещах, материальных знаках «вещизма». Показательными являются примеры не из известных и сейчас произведений Юрия Трифонова, Даниила Гранина, Василия Аксенова, а из литературы «второго плана», иногда несправедливо забытой. У Виля Липатова есть повесть «Лида Вараксина» (1968), главы которой носят названия конкретных, остромодных на рубеже 1960–1970‐х годов предметов одежды: «Коричневые лакированные туфли», «Бордовый костюм с вышивкой», «Комбинация с дорогой вышивкой и кружевами»1054. Литератор подчеркивает безусловный «вещизм» своей героини: «Лида открыла фанерный шкаф, в котором висели ее наряды, занимая шкаф без остаточка. она имела все, что, по ее мнению, полагалось»1055. Авторская позиция очевидна: модные вещи не сделали Лиду счастливой. И все же не следует пренебрегать тем, что на определенном этапе жизни, доставая с большим трудом модные предметы одежды, девушка осуществляла свою мечту и получала от этого большое удовлетворение. О влиянии «вещизма» на судьбы советских людей писала и Елена Катасонова. Ее роман «Кому нужна синяя птица» (1980) – советская лав-стори, трагизм которой замешен на несовместимости материального и духовного начал. Герой Катасоновой встречает через пятнадцать лет после разлуки свою первую любовь журналистку Юлю, но оказывается не в силах порвать с привычным, а главное, очень и комфортным для него существованием в старой семье. Любопытно, что текст Катасоновой, где вещи являются важным фоном повествования, насыщен описаниями не одежды, что кажется естественным для женского романа, а бытовой техники, автомобилей, интерьера: «Все у них будет прекрасно! И у них будет свой дом Он сам обставит его, Юльке этого не дано: ей и на мебель, и на обои – на все наплевать Он выпросит у Татьяны (брошенной жены. – Н. Л.) кое-что поговорит о библиотеке – есть же книги, подаренные ему лично, – а главное – о стереосистеме. Уж ее-то должны отдать: он сам, отдельно копил на нее деньги, сам выбирал, у него столько записей! Да, у них будет свой дом, такой, чтоб сразу было ясно: здесь живут умные, интересные люди, и назло всем пророкам они будут счастливы. А то Юльке до смешного все равно: поставила папки с вырезками из газет и журналов («Это мое справочное бюро»)… – и считает, что их жизнь устроена!»1056