2 июня к Суворову прискакал из-под Модены курьер с известием о том, что Макдональд отбросил передовые части австрийцев.

Демонстрации Моро не могли провести такого полководца, как Суворов. Он им никогда особенно не доверял, а в последние дни тем более: слухи о том, что Макдональд направляется к Модене, уже ходили. Суворов, собрав все силы в кулак, был теперь готов броситься или на обоих противников, или на каждого порознь.

Движение Макдональда к Парме представляло громадную опасность. Макдональд оказывался в тылу соединенных русско-австрийских войск. Получалось как будто бы то самое, о чем все время так зловеще каркал венский гофкригсрат: в своем вечном стремлении вперед Суворов зашел слишком далеко. Придется отступать, отдавая врагу все то, что за два месяца было завоевано.

Так думали все австрийские генералы. Но не так судил Суворов.

Первое достоверное известие о движении Макдональда не только не испугало, а даже обрадовало Суворова. По его мнению, оно сулило союзникам успех. Он давно ждал этого случая – разбить Моро и Макдональда порознь. Суворов искал боя, и вот он предстоит!

Не теряя ни минуты, Суворов стал готовиться идти назад, навстречу Макдональду.

«Новейшие известия. Французы как пчелы и почти из всех мест роятся к Мантуе… Нам надлежит на них спешить», – написал он генералу Розенбергу, который стоял с частью русских войск у Асти.

Двигаясь на запад, к границам Франции, и предполагая встретить главные силы врага у Александрии, Суворов заранее подготовился. Устремляясь вперед, он не кидался очертя голову. Еще две недели назад Суворов приказал привести в оборонительное положение крепости, взятые у французов.

Покидая Турин, Суворов не только не снял осаду туринской цитадели, а написал австрийскому генералу Кейму, осаждавшему ее:

«Любезный генерал! Иду к Пиаченце разбить Макдональда. Поспешите осадными работами против туринской цитадели, чтоб я не прежде Вас пропел «Тебе Бога хвалим».

А генералу Отту послал приказ держаться во что бы то ни стало между Пармой и Моденой.

Суворов пошел по правому берегу реки По на Страделлу – Пьяченцу. Это направление неизбежно приводило его к встрече с Макдональдом – пойдет ли Макдональд направо, к Мантуе, или налево, к Тортоне.

Выступая, Суворов дал войскам краткое энергичное наставление. Оно все было проникнуто духом победы.

«Неприятеля поражать холодным ружьем, штыками, саблями и пиками.

Артиллерия стреляет по неприятелю по своему рассмотрению» – так начиналось наставление.

Это было указание на то, как и чем достигается победа. А дальше с уверенностью в полном поражении сильнейшего врага говорилось о последующем:

«Котлы и прочие легкие обозы чтоб были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю, по разбитии же его чтоб можно было каши варить».

Австрийские генералы, читая наставление, только перешептывались в недоумении.

Суворов лежал скрытый кустами. Мимо него, по дороге, в пыли шли войска.

Расстегнув на груди душный камзол, сняв с шеи теплый фланелевый галстук, солдаты почти бежали. Шляпу многие держали в руке, повязав голову платком, – щедрое итальянское солнце палило немилосердно. Люди изнывали от жары.

В каждой роте впереди всех без устали вышагивали версту за верстой более молодые и крепкие. Старики лет по шестьдесят, исходившие в походах многие тысячи верст, как ни были привычны к переходам, но постепенно отставали: такого быстрого марша не запомнил никто. Отставших от роты обгоняла следующая, за ней еще и еще. Но старики, хоть и в хвосте другой, дальней роты, а все-таки неуклонно двигались вперед.

Перед выходом из Турина к Пьяченце Суворов дал Багратиону листок. На листке русскими буквами было написано несколько французских фраз. Тут же стояло их русское значение.

– Переписать в каждой роте! За время похода всем офицерам и солдатам затвердить! Чтоб все знали. Смотри, князь Петр! Буду спрашивать! – сказал Суворов.

Багратион тотчас же созвал всех командиров полков. Продиктовал им суворовскую записку. Передал приказ Александра Васильевича.

В тот же час французские фразы уже переписывали в каждой роте. Раз батюшка Александр Васильевич сказал, значит, должно быть сделано! Прослыть немогузнайкой не хотел никто.

Суворов придумал это неспроста.

Надо было спешить. Спешить даже больше, чем когда-то, на походе перед Столовичами и Рымником. Дорога трудна: под знойным солнцем, в неудобном, тесном обмундирований. Чтобы хоть чем-либо отвлечь солдатскую голову, он придумал такое непривычное дело. Солдату заучить незнакомые слова – труд горший, нежели пройти лишний десяток верст.

Это заучивание на ходу слов чужого языка имело и другой смысл: оно подтягивало отстающих. Когда унтер-офицер замечал, что взвод слишком уж растягивался, он вынимал бумажку с французскими фразами. Тотчас же к нему спешили из последних сил солдаты, чтобы еще раз послушать и заучить надобные словечки.

Суворов из своего укрытия смотрел, как с небольшими интервалами шли рота за ротой. Полки растянулись на много верст по всей дороге. Отставшие старики ковыляли молча, не говоря ни слова. Более молодые, подававшиеся вперед легче, шли переговариваясь. До Суворова доносились обрывки солдатских разговоров,

Вот показалась группа солдат. Впереди шел усатый унтер. Он держал бумажку.

– Ду ман грас, – наморщив лоб, прочел с натугой унтер.

– Дяденька, а это что же значит? – чуть не бежал рядом с ним веснушчатый молодой солдат. Он был потен и сер от пыли.

– Ай забыл? – сурово взглянул на него унтер. – А это значит: «проси пощады»! Ну, скажи: «Ду ман грас»!

– Дуй мя в грязь! – звонко выкрикнул солдат.

– Эх, окрошки бы сейчас, кваску…

– Ишь чего захотел – окрошки!

– Хоть бы хлебца нашего, русского, аржаного…

– Верно, надоела эта преснятина макаронная!

– Солнце высоко. Скоро, должно, станем.

– Как скажешь: «опусти оружию»?

– Палезай!

– То есть как это – «полезай»?

– А так. Дядя Митрич читал. Не веришь, спроси!

– Да не «полезай», а – «балезар».

– А-а, понимаю! «На базар»! Базар – это, стало быть, конец всему! Теперь запомню: «на базар»!

– Ванюшка, давай! – поднялся Суворов.

Казак, державший в поводу лошадей, сунул в карман недоеденный апельсин и подвел коня. Суворов вскочил в седло и выехал на дорогу.

Солнце подымалось выше. До полудня оставалось еще больше часу, а дышать уже было нечем.