никто не стучал ему по батарее тубусом, потому что этажом выше после тотального шмона на предмет еды и сигарет спал мертвым сном Сашка. В двух метрах от него, вопреки всем правилам устава, спала заплаканная Маринка, потому что в ее вожатской нашли столько продуктов, что закрыли на дезинфекцию.

Не звучала музыка, уныло висели ветки берез, касаясь посеревшего задника. Блестели вымытые дождем голубые плитки корпусов, белым флагом сдающихся висело на веревке чье-то забытое полотенце.

Но не права была Анька. Пострадали не зря, и Сережа не просчитался, и Леха все верно расслышал. Только не сжимают седовласые врачи пионерские галстуки, не болят у них колени (разве что от артроза), и не краснеют они от взгляда из-под поднятой черной брови. Кто же их в таком случае разберет? Но если бы хоть один человек в этот тихий час в «Гудроне» не спал, а вышел бы на линейку, взобрался на самую высокую трибуну и подтянулся, схватившись за посеревший задник, то увидел бы, как в тесной приемной на первом этаже изолятора на потертом кожаном диванчике в грязном халате впервые за пятнадцать лет четвертый час подряд, улыбаясь, спит Пилюлькин.

В 16:00, сразу после горна на подъем, смахнув с себя остатки сна и преодолев нежелание появляться где-либо вообще, из окна на третьем этаже общежития вылетела бабочка – переливница тополевая. Дважды взмахнув сиреневыми крыльями, она поняла, что полет при почти нулевой видимости и стопроцентной влажности будет не из легких, но ее очень просили прибыть.

Обычно она летала высоко, в густых кронах лип и ясеней, не спускаясь даже на высоту человеческого роста, но сегодня она летела у самых корней растрепанных и нестройно качающихся деревьев. Ветер здесь был не такой сильный, как наверху.

Пунктом назначения бабочки был главный корпус. Лететь до него совсем близко. Здание с широкими ступеньками и стеклянными дверями – первое на ее обычном маршруте. Дальше она летала редко, разве что во второй корпус. Карнизы там от сохнущих на веревках полотенец всегда были влажными и при этом теплыми. Бабочка такие любила и иногда, сложив крылья, чтобы она была не так заметна, отдыхала на откосе крайнего окна на втором этаже.

Пролетев сквозь липовую аллею, переливница покружила над лужей у торца третьего корпуса, обогнула поникшие кусты сирени и, придерживаясь выбранного курса, полетела к вентиляционному окну над козырьком запасного выхода из пищеблока, чтобы через него, миновав кухонный чад, попасть сразу на второй этаж.

Скрипнула кровать, я подняла голову и обнаружила себя сидящей на стуле со сломанной спинкой.

– Дети хотят твои цветы, – сказал Женька и стал пересчитывать розовые головки космей, тыкая в них дуофиброй. – Вечером презентация ромашек, и я подумал, что будет неплохо, если у девочек в прическах будут живые цветы. Это как-то по теме.

– Ничего себе! А обо мне ты подумал? – Я встала со стула и загородила собой букет. – Не дам!

– Перестань, это же просто цветы.

Женька обошел меня и стал дальше пересчитывать космеи, прикидывая, хватит ли на всех.

– Это не просто цветы! – не отступила я. – Теплые ливни поили их чистейшей водой, чтобы взрастить. Сотни шмелей трудились, чтобы их опылить, а золотые солнечные лучи, пробиваясь сквозь густые ветви сосен, дарили им такую небесную лазурь, какая твоим кашемировым козам и не снилась. Но даже это ничто по сравнению с тем, что принес их Ринат атлетического телосложения, движимый льстящими мне инстинктами.

Женька пожал плечами и показал на заглядывающую в вожатскую Наташу. Если бы это был кто-то другой, то еще можно было что-нибудь придумать, но Наташе в садике доставались только роли Чебурашки и лошади, а в руках у нее была сделанная из карандаша и дождика волшебная палочка.

– А заколок не осталось? – на всякий случай спросила я.

– Разобрали на секретики.

Женька выдернул букет из ведерка для бумажек. Немного подумав, он вытащил из букета белый цветок и подарил его мне.

Через час в актовом зале на металлическом креплении рампы почти все уже были в сборе: переливница тополевая, комар, золотистая бронзовка и бомбус. Не хватало только хруща.

– Опять проспал, – пожаловалась бабочка, – надо было ему не календарь подарить, а будильник. Может, мне пока кто-нибудь расскажет, зачем вы меня сюда притащили в таком виде и в такую погоду?

Сиреневые крылья дважды сомкнулись, и, заняв удобную позицию, бабочка разложила их под широким лучом электрического света. «Какова!» – думала бабочка, жалея, что здесь нет зеркала, но в следующее мгновение едва не упала с крепления. Огромный хрущ на всей скорости врезался в стекло лампочки, отчего вся конструкция задрожала и перекосилась.

– Дезориентирует, – объяснил хрущ, выговорив это слово только с третьей попытки. – Мигает, не поймешь, куда лететь.

– Тоже не люблю, когда слепит, – согласился бомбус. – Поменяйте уже эту лампочку!

Все посмотрели на комара, и тот начал оправдываться.

– Да как я ее сюды подыму-то? Еще и лестницу вчера кто-то стибрил. Всё тащат, чаво плохо лежит. Ни стыда ни чаво.

– Тебе лишь бы не работать, – сказала золотистая бронзовка и спрятала комара за своим грузным телом. – У березы на линейке видела я твою лестницу. Сходи забери, а то оттуда точно упрут. И лампочку поменяй. Сама чуть не убилась.

– Так зачем мы здесь? – снова спросила бабочка.

Но хрущ сделал ей знак молчать – Галя объявила начало концерта.

Бабочка недовольно захлопала крыльями, и невесомое облако мелких сиреневых чешуек стало медленно опускаться на сцену, где стоял Вова и ждал, когда Галя передаст ему микрофон. Внезапно Вова почувствовал непреодолимое желание чихнуть и сделал это как раз тогда, когда микрофон оказался в его руках.

Конкурс отрядных ромашек оказался самым непродуманным мероприятием. Все попросту проспали время, которое отводилось на его подготовку. Музыки не было, из-за того что Колян до сих пор чистил бассейн, а задник сцены украшала надпись «Виталик – молодец!», потому что Марадона схватил первое, что попалось под руку. Но это было неважно, так как главным реквизитом были сами ромашки – бумажные цветы с лепестками, на которых дети рисовали чем-то запомнившиеся им дни смены.

У Вовы не было ромашки. Под мышкой он держал рулон обоев и прислушивался к тому, что происходит сзади: ведущая конкурса Маринка расставляла живое украшение сцены – девочек с цветами в прическах таким образом, чтобы надписи «Виталик – молодец!» не было видно. Напротив восклицательного знака она поставила Наташу. У нее на голове цвела целая клумба розовых космей высотой с этот знак. Наташа выглядела такой счастливой, что ради этого не жалко было