— Как насчет сигары, Эд?

— Да нет, Джордж, спасибо, я буквально на днях бросил курить.

— Ах да, извини, забыл.

— Забыл?

— Ну да, я ведь знал, что тебе приходится отказываться от старых привычек.

— Ага, стало быть, и это для тебя не секрет.

— Ну да, такие вещи быстро становятся достоянием гласности, пусть даже люди хотели, чтобы это осталось их личным делом; к тому же я профессионал, кое-какие знания имею. Дантисты, знаешь ли, перед тем как выбрать узкую специализацию, проходят общий курс медицинской подготовки.

— Впервые слышу, — сказал Айзенхут. — Все время узнаешь что-то новое.

— Вот именно. Правда, думаю, то, что я собираюсь тебе сказать, новостью не назовешь. Сюрпризов не будет.

— Наверняка, и все же слушаю тебя, Джордж.

— Ну что, я решил баллотироваться на третий срок.

— На это мы и рассчитывали, — кивнул Айзенхут.

— Мне тоже так показалось.

— A-а, так ты уже успел с другими поговорить?

— Мне нравится разговаривать с другими, Эд. И мэром Форт-Пенна быть нравится. Мэром города, где моя семья прожила такие долгие годы, а Бог так и не благословил нас с Лорой детьми, поэтому мне предстоит стать последним в роду, и как раз по этой причине я хочу, чтобы меня три раза избрали мэром. До сих пор никто не был у нас мэром трижды. Двое выбирались на два срока, но на три никто.

— Ага.

— Ну вот, я и решил предупредить тебя, что снова участвую в гонке.

— Что ж, меня это вполне устраивает. Условия… э-э… прежние?

— Не совсем, — покачал головой Джордж. — Мне, знаешь ли, сорок шесть. Да, сэр, мне сорок шесть лет. Через четыре года пятьдесят. Отец оставил мне в наследство восемьсот долларов, которых едва хватило на то, чтобы купить мое дантистское оборудование. Так что мы с Лорой обговорили это дело, и, похоже, у меня больше не получается вкладывать денежки в собственную кампанию. Более того, откат теперь составит две тысячи, по тысяче за год. Если хочешь, могу прямо сейчас отсчитать.

— Смотрю, вы с Лорой все обстоятельно обсудили, а, Джордж?

— Не могу сказать, что слишком обстоятельно, да, честно говоря, и обсуждения особого не было. Говорил в основном я. Просто объявил свое решение.

— Смотрю, последнее время так и происходит, говоришь ты один.

— Ну да. — Джордж побарабанил пальцами по столу. — Но если тебе есть что сказать — валяй.

— А Лора не услышит?

— Она в клубе, в вист играет. Вернется не раньше девяти.

— Тогда слушай. Если ты думаешь, что можешь диктовать свои условия и устанавливать новые правила, то ты заблуждаешься. Я дам тебе такого пинка под задницу и ты у меня с таким свистом вылетишь из своего кресла, что даже понять не успеешь, кто тебя ударил.

— Ты, кто же еще. — Джордж снова побарабанил пальцами по столу.

— Организация.

— Не выйдет, — отрезал Джордж. — Ничего у тебя не получится. Честно говоря, я предполагал нечто подобное. Только не думал, что ты потеряешь голову. Я думал, ты будешь возражать, и был готов к этому, но мне не нравится, когда меня обзывают. Я попросил тебя прийти из вежливости — ведь именно с тобой четыре года назад у меня был разговор. Но я совершенно не собираюсь выслушивать оскорбления у себя дома. Ты отжил свое, Эд, а если пойдешь против меня, то тебе вообще конец. Неужели не понимаешь?

— Не понимаю, но в любом случае лучше так, чем выслушивать от тебя всякий бред. Знаешь, почему тебя так легко проглотить и не поперхнуться? Не знаешь, но я скажу тебе. Мы можем сделать так, что люди будут над тобой смеяться. Да они, собственно, почти смеются. Ты смешон, Джордж, вот оно как. Смешон.

Джордж на мгновение задумался, а Эд продолжал:

— Я тут как-то встретился с одним парнем, и вот что он сказал про тебя: «Джордж ждет не дождется, пока состарится. Он хочет быть почтенным старичком». Мы ведь тебя можем засмеять не только как политика, мы способны сделать из тебя такое чучело гороховое, что к тебе даже зуб никто не придет вырвать. И останутся только ты да твой веселящий газ. Джордж Веселящий Газ, великий индейский вождь. — Айзенхут поднялся. — Даю тебе сорок восемь часов на размышления и жду у себя в кабинете, но не надо меня беспокоить, если не согласен с прежними условиями. Никакого жалованья, кампанию финансируешь сам. — Он направился к двери.

— Минуту, Эд, — остановил его Джордж. — Не выйдет.

— Что не выйдет? Думаешь, я блефую? Что ж, рискни.

— Не пройдет, говорю, спектакль с Джорджем Веселящим Газом. И знаешь почему? Еще два года назад, когда я шел на второй срок, могло бы получиться, но теперь, выходит, люди будут голосовать против самих себя. Им придется признать, что раньше они сваляли дурака, а кто ж захочет?

— О ком это ты? Об избирателях? А я говорю о парнях из организации. О комитете графства, о тех, у кого ключ от лавки. Вот вроде того парня, который сказал, что ты хочешь стать почтенным старичком. Если ты им не понадобишься, тебя не выдвинут, а если тебя не выдвинут, останешься с голым задом на морозе. — Айзенхут вернулся в гостиную. — Я уже тридцать четыре года играю в эти игры, малыш. А ты всего четыре. За мной организация, за тобой никого. И кого ты, черт возьми, можешь подмаслить? Сейчас у тебя хороший дом, хорошая репутация и хорошая врачебная практика. Но если мы возьмемся за дело, ты можешь потерять все, и дом, и репутацию, и практику. Потому что, если ты попробуешь перечить нам в политике, мы на политике не остановимся. Нам придется сделать так, чтобы ты уже никогда больше не представлял опасности. Разве это не разумно, малыш? Мы не дадим тебе ни единого шанса даже попробовать создать собственную организацию. Так что, Джорджи, ты славный малый и послушай моего совета. Пусть все будет как раньше. А теперь поспи, подумай, а завтра утром, к одиннадцати, приходи ко мне в контору, там будет еще несколько парней, но, может, я и не скажу им, что ты меня… э-э… вызывал к себе. А то некоторые сочтут это неблагодарностью с твоей стороны. Покойной ночи, Джорджи.

Джордж появился у Айзенхута точно в назначенный час и по холодности парней и победительной улыбке Эда понял, что о его бунте доложено во всех подробностях. Понял он и то, как близко подошел к черте, за которой действительно можно стать всеобщим посмешищем, не говоря уж о конце карьеры.

— Джордж, я узнал от ребят, что ты их уговариваешь, — начал Айзенхут, не вставая с места. — То есть разговариваешь. Разговариваешь. Так вот, мы тут посоветовались и решили, что ты можешь остаться мэром. Нет, нет, Джордж, извини, садиться не надо. Мы тут обсуждаем одно важное дело. Когда понадобишься, пошлем за тобой.

Джордж посмотрел на бесстрастные лица парней, на улыбающееся лицо Айзенхута, кивнул всем и вышел из кабинета. Это была его единственная попытка бунта и единственное полученное им предупреждение, которого вполне хватило на всю оставшуюся жизнь.