– Уйди, чумак! Видеть тебя не могу!

В стороне переступал спутанными ногами уцелевший Воронько. Переводя взгляд с рыдающей панночки на низкое солнце, а потом на дорогу, а потом на лошадь, а потом опять на панночку, Гринь успел подумать, что хорошо было бы осесть на хуторе и построить дом. Неленивого хозяина здешняя земля в три года озолотит. А бабы не надо вовсе. Нанять наймичок, пусть работу делают по дому, а бабы не надо, нет…

– Чумак… добей меня. Сил нет. Добей!

– А это можно, – сказали у Гриня за спиной.

Сон в руку!

Дикий Пан стоял, опираясь на здоровенную дубину. Ни ведьмы, ни дитяти рядом не было.

– Кого ты мне привел, Григорий? То ж Ярина Загаржецка все никак сдохнуть не может. Ну подите сюда, ясна панна, я допоможу!..

Ярина перевела взгляд с Мацапуры на Гриня. И, встретившись с ней глазами, он все понял и едва не засмеялся, такой вздорной была панночкина мысль, но смех застрял в горле, потому что сотникова поверила:

– Так ты меня вел… Григорий?

Не отвечая, Гринь прыгнул на Дикого Пана. Слишком вольготно стоял пан Станислав, слишком не стерегся, и шабли при нем не было…

Как на соляной столб налетел. Крепко стоял зацный и моцный, только уклонился от просвистевшего Гринева кулака, поймал чумака за руку… и поскользнулся на росе, грянулся на землю вместе с Гринем.

– Ах ты чортов братец!

Потемнело в глазах – то пан Станислав приложил Гриневу голову о случившийся рядом мелкий камень. О такой камушек можно плуг сломать, а можно и выворотить… из земли… выворотить…

Панская шея была неохватной, будто поросшая мхом колода. Гринь все сжимал и сжимал пальцы; рядом заверещала сотникова, заверещала, как десяток ведьм. Гриня снова ударили по голове – пальцы разжались сами собой, выпуская Мацапурино горло. Высоко над собой он увидел белесое небо, качающиеся стебли и ухмыляющееся лицо Дикого Пана; через миг вместо лица появился сапог с налипшими комьями земли – жирной, плодородной. Сапог легонько подтолкнул Гриня в висок; мир взорвался болью, Гринева голова повернулась, как снежный ком, позволяя сквозь красную пелену разглядеть и сотникову. Ярина Логиновна стояла на коленях, сжимая в одной руке костыль, а в другой – неизвестно когда подобранный камень. Пан Станислав оставил поверженного чумака, шагнул к панночке, поигрывая своей дубиной. Сотникова оскалилась сквозь невысохшие слезы и кинула камень. Мацапура уклонился. Поднял дубину к плечу, примерился…

Гринь повис у него на руке. Чумаки живучи; мало, что ли, Гриня били? И по голове случалось получать, а скамейка в шинке не мягче Мацапуриного кулака. Красным глаза застилает, а все равно поднимался, поднимется и теперь!..

Вот разве что толку от его усилия не было никакого. Мацапура легко стряхнул оглушенного чумака, замахнулся на этот раз дубиной – в землю вбить и в земле же оставить. Лежи, Гринь, мечтай о плуге… Когда-нибудь и тебя распашут…

– Ни-е трогай! Ни-е-е!

Между почти уже мертвым Гринем и занесенной Мацапуриной дубиной возник кто-то третий. В какой-то момент чумаку показалось, что он видит собственную покойную мать.

Он и был в эту минуту похож на Ярину Киричиху – чортов младень с разными руками – разве что пекельный огонь в раскосых глазах достался хлопцу от батьки.

И норов, вероятно, тоже его.

– Не тр-рогай! – сказало дитя голосом исчезника из Гонтова Яра, и пан Мацапура, Дикий Пан, очень любивший детей, послушал его.

* * *

…Весу в нем было порядочно. Тяжелый он, чортов младень, за эти месяцы вымахал – как за четыре года!

Гринь шел, стараясь не оступиться. Придерживал на плечах две тонких, жилистых ноги.

– Братик хороший…

Жесткая ладонь гладит макушку. Гринь уже научился не вздрагивать.

«Гринюшка, убереги!..»

Уберег?

Дикий Пан, зацный и моцный Станислав Мацапура-Коложанский, шагал за чумаком след в след. Дышал в затылок. Гринь, не глядя, чувствовал, как пан ухмыляется.

Баба злая. И свитка на ней злая, и сапоги злые. Не дам ей сладкий корешок. Пусть свой хлеб жует противный, сухой. Я корешок достал, ей не дам, дядьке дам. Дядька хороший, и штаны на нем хорошие.

Корешок растет через три пленочки. Первая тонкая, вторая толстая, третья такая, как вода. Я протянул руку через три пленочки и взял корешок. Там кто-то сидел и тоже его хотел, и хотел схватить меня за руку, но я показал ему дулю и убежал.

Наша пленочка сверху разноцветная. Как радуга. Я показываю хорошему дядьке, но он не видит. Бедненький. Слепой.

Сверху плавают смыслы. Я хватаю самую жирную, она скользкая, как рыба. Я съем эту смыслу, и мне будет хорошо.

Дядька плохо рисует. Я хорошо рисую, но у меня не получается. Это потому, что дядька дал мне плохую палочку. Она сломалась.

В кустах сидит кто-то. Кто-то настоящий, в нашей пленочке. И смотрит. Он думает, что его не видно. Злая тетка начинает нюхать – она его тоже не видит, но хочет его понюхать. Мне смешно.

Дядька не хочет рисовать смыслу.

Тетка не хочет ловить для меня саламандриков.

В огне плавают саламандрики – они тоже в нашей пленочке, но некоторые и в другой. Я хочу поймать того, из другой пленочки, но попадается настоящий. Он горячий. Мне больно.

* * *

Он хороший! Не трогай его! Не бей его, дядька!

Другой дядька лежит на земле, и под ним кочевряжатся пленочки. Как будто он хочет перевалиться на другую сторону, туда, где растет сладкий корешок. Но у него не получается. Его побил хороший дядька.

Другой дядька вчера приходил к костру. Наверное, хотел есть. Хотел саламандрика. Про него еще говорила тетка. Непонятно.

Еще одна тетка. Ее зовут Девка. Так ее называла первая тетка. У нее болит ножка. Плохая тетка не хочет ее обидеть. Она только делает вид, что злится.

А дядька злится по-настоящему. Что такого сделал этот, который на земле? Почему на него злится дядька?

Но сильнее он злится на Девку.

«Братик», – говорит второй дядька. Я вижу, что это не дядька, а хлопец. Где-то здесь его братик. Я оглядываюсь, но никого не вижу. Только за две пленочки отсюда много дядек в железных одежках лезут на высокую стену. Они далеко, их плохо видно. Они открывают рты – наверное, есть хотят.

«Братик», – говорит дядька-хлопец. Мне его жалко. Он смотрит на меня.

Я хочу поймать новую смыслу, чтобы стать умнее. Но смыслы уворачиваются от меня, они слишком большие, чтобы поймать одной рукой.

«Братик», – говорит дядька-хлопец. А добрый дядька говорит мне, чтобы я шел обратно. Он хочет убить дядьку-хлопца. И чтобы я ему не мешал.