Потом Избор долго чистил овчарню на зиму. Настилал свежими ветками и листьями, чтобы было чисто, ухоженно и не стыдно перед богом Белесом, когда он заглянет к овцам позаботиться об их здравии, расчесать длинное руно и крепче закрутить рога.

Ходил Избор по двору, а старый пёс, сопровождавший каждый его шаг, обнюхивал листву и все закоулки. Кудесник, работая, беседовал с верным стражем.

– Что-то неможется мне эти дни… Не то жалость какая-то в сердце поселилась, не то предчувствие странное… Не ведаю, к чему и откуда, только места себе найти не могу. Или это старость к порогу приблизилась?…

Пёс вилял хвостом, но не отвечал, потому что был заговорён. Избор положил на него заклятие, дабы тот своим громким лаем не выдал тайное место пребывания Овсены с младенцем. Молчал пёс, однако всё понимал: Белее открыл ему сокровенное знание о людях и как верно служить им, охраняя от Лиха и Зла.

Так ходил Избор до полудня. После уборки овчарни стал укладывать под навес дрова, чтобы дожди их не портили. Затем подправил крышу на сеннике, опять же чтоб сено не подмокло и было для пропитания овцам в студёную зиму.

А после полудня пришло Стрибогу на ум дохнуть сильным полуночным ветром.

И задул он по дорогам и опустевшим полям, погнал серый прах и перекати-поле, завертел жёлтые листья.

Нахмурилась Непра-река, побежали по ней белые барашки, и Водяные с Русалками притаились, затихли в прибрежных кустах.

Ещё дохнул Стрибог, потряс дубы и берёзы, сорвал с них наряды и помчал, разметал по лесным падям да ложбинам с оврагами.

Ещё тряхнул, рванул, играя своей мощью, – и остались на дубе три листочка, которые бились сиротинушками, не желая отрываться от родимой ветки.

А после следующего дуновения замолились в лесах кудесники:

– Будь милостив к нам, Стрибоже! Не дуй на жилища наши, не ломай деревья, не рви крыши, дай нам в подзимье благо и Сварожии хляби закрой!

Но не слушал Стрибог, дул и дул нещадно. И к вечеру стали кружиться в воздухе первые белые снеги и опадать на землю. И не было в те Овсени ни капли дождя. К утру подморозило, и по Непре пошло сало. А ещё через два дня крепкая стужа заковала волны Непры во льды, и пришла зима ранняя, студёная, засверкала снегом на солнышке.

Удивлялся народ киевский, а древний дед на Торжище говорил, что он зимы такой ещё со времён Рурика и Олега не видывал. А при Олеге Вещем он был добрым молодцем и ходил на Царьград. И в доказательство своих слов дед показывал висевшую у него на шее золотую византийскую монету, на которой был изображён конь и всадник, и монета та стоила целого настоящего коня и робича.

Избор, глядя на улицу через крошечное окно землянки, обращался к Стрибогу:

– Благословен еси, Стрибоже наш! Иже снега несёшь белые и морозы даёшь студёные, дабы Матери-Земле отдохнуть-отпочинуть и Земнобогу от дел избавиться. Ты со Сварогом ведёшь беседу и знаешь, когда повернуть на лето, чтоб вновь цвели жита с просами и ячменя с пшеницами, а Род славянский не голодал бы и люди трудились в радости. О том тебя просим, Стрибоже наш, и благодарим нынче за снега белые, за холод и стужу твою от дней нынешних и во веки веков!

Прислушиваясь к словам старца, Овсена, налив в дубовую кадку нагретой воды, мыла в чебрецовом отваре своего Мечиславушку. Тот смеялся и шлёпал ладошками, разбрызгивая кругом лужицы.

Окончив молитву, кудесник стал натягивать тулуп.

– Куда ты, отче? – спросила Овсена.

– Схожу в лес, там у меня на примете дрова остались. Выберу, какие посуше, и снесу на заимку.

– Так у тебя под навесом вон сколько припасено!

– Нет, летних дров покуда трогать не будем. Придут ещё лютые морозы и долгие ночи, когда наступят Колядины и Велесовы дни. Тогда носа далеко не высунешь, – ухватишь дров с поленницы, и назад! А сейчас ещё есть время для запасов.

Взяв пеньковые верёвки, кудесник отправился в лес. За ним по свежему снегу протянулась цепочка следов.

Овсена вновь занялась младенцем, им обоим явно нравилось купание.

Через время возле дверей послышался шорох.

– Вот и деда наш возвернулся! – обратилась она к сыну. – Давай уже вытираться, довольно резвиться! – И наклонилась к лавке за чистой холстиной.

Дверь резко и широко распахнулась, дохнув холодом. Овсена недоумённо обернулась. В проёме она различила фигуру в воинских доспехах, за нею теснился ещё кто-то громоздкий в овечьем тулупе. «Посыльные от Святослава?» – мелькнуло в мыслях. Однако шестым женским чутьём она враз уловила в неведомых посланцах нечто чужое и страшное. И, повинуясь этому чувству, невольно встала перед купелью, загораживая сына.

В тот же миг двое бросились к молодице, схватили, заломив руки так, что слёзы брызнули у неё из глаз. Тот, что был в тулупе, запустив здоровенную пятерню в волосы Овсены, поднял её залитый слезами лик и, повернув к двери, спросил у третьей тёмной особи, возникшей в узком проёме:

– Сия, что ль, девка?

Чёрная особь молча кивнула, и тут же узкий длинный кинжал пронзил сердце молодой женщины. Убийцы отпустили жертву, и она упала ничком на широкую лаву, раскинув руки. Мир разом померк для неё, и она уже не видела, как здоровяк, шагнув к дитяти, на миг замешкался. Мечислав так глядел синими чистыми очами, будто само небо играло в них. Потом малец громко заплакал, от дверей прозвучала команда по-гречески. И тогда здоровяк в тулупе всё тем же привычным ударом оборвал крик младенца. На землю хлынула алая кровь.

Стало тихо, только кровь капала с лавы в бадью и на землю, смешиваясь воедино – материнская и младенческая…

В это время тень заглянула в дверь, окинув всё быстрым хищным взором.

– Кончил? Уходим! – велела она.

Вскочив на быстрых коней, разбойники унеслись прочь по снежному первозимью.

Над лесом громыхнуло, сухо щёлкнуло, будто бичом, и тяжкий гром с яркой молнией ударил в белую землю.

Избор как раз увязывал дрова, когда услышал громовой раскат. Потом полыхнуло, и старец увидел совсем неподалёку вставший между землёй и небом огненный столб, несмотря на белый день на миг осветивший всё пространство вокруг. Зимняя гроза – горючая слеза Сварога! А такой великой молнии, вставшей столбом, Избор никогда не видывал. Это не на шутку встревожило кудесника. Подхватив вязанку, он поспешил домой, на ходу вознося молитву богам.

Ещё не достигнув землянки, сердце волхва упало, – дверь была настежь отворена, а перед порогом чернел вытоптанный круг человеческих и конских следов. За миг до того, как вбежать вовнутрь, Избора пронзила страшная догадка, он уже знал, что увидит. Но представшая жуткая картина неслыханного убийства едва не лишила Избора чувств. Что может быть на свете ужаснее зрелища обезображенных насилием тел чистых и невинных существ – юной женщины-матери и младенца?!

Волхв глухо застонал, изо всех сил сжав голову. Перед очами поплыла, обволакивая мозг, горячая, как кипящая смола, темень. Но одновременно с чёрной тьмой внутри вспыхнул огонёк жажды возмездия. Усилием воли волхв заставил сознание вернуться.