Если б боги милосердия

Были боги справедливости,

Если б ты лишилась прелестей,

Нарушая общения, —

Я бы, может быть, осмелился

Быть невольником преступницы.

Но, Аглая, как идет к тебе

Быть лукавой и обманчивой!

Ты изменишь – и прекраснее!

И уста твои румяные

Еще более румянятся

Новой клятвой, новой выдумкой,

Голос, взор твой привлекательный!

И, богами вдохновенная,

Ты улыбкою небесною

Разрушаешь все намеренья

Разлюбить неразлюбимую!

Сколько пленников скитается,

Сколько презренных терзается

Вкруг обители красавицы!

Мать страшится называть тебя

Сыну, юностью кипящему,

И супруга содрогается,

Если взор супруга верного

Хотя раз, хоть на мгновение

Обратится на волшебницу!..[1109]

Имитация народной речи при обращении к француженке создает ситуацию языковой игры: традиционные мотивы легкой французской поэзии, содержащие в себе жалобы на неверность и непостоянство возлюбленной, выражаются языком русской фольклорно-поэтической традиции. Предельная «литературность» и изысканность содержания передается как бы нелитературными, народными средствами.

Противоположный случай представляет собой стихотворное обращение на французском языке В. Л. Давыдова к А. И. Давыдовой. На первый взгляд, мы имеем дело с ситуацией, исключающей языковую игру. Дело происходит уже не в Каменке, а в Читинском остроге, где Давыдовы встретились после долгой разлуки:

Ô Toi qui seule du bonheur

me fis connaître l’éxistence,

et qui sus changer en jouissance,

et mon éxil et ma douleur;

Ange du Ciel, ma Tendre amie!

que puis-je t’offrir en ce jour?

tout est à toi, mon coeur, ma vie,

je ne la dois qu’a ton amour.

Mais tu le veux – prends mon image

Qu’a tes pieds je mets aujourd’hui

Et dis en regardant l’ouvrage —

Qui sut aimer autant que lui?[1110]

Обращаясь к русской женщине по-французски, Давыдов тем самым подчеркивает ее принадлежность к миру аристократической культуры, с которой она связана не происхождением, а духовными нитями. Необходимо учитывать также, что сам Давыдов, в этот момент каторжник, лишен всех чинов и дворянства, и его жена, последовавшая за ним в Сибирь, также лишена всех тех преимуществ, которые она получила, выйдя за него замуж. Вообще, французский язык в Сибирских рудниках для декабристов являлся свидетельством того, что принадлежность к аристократическому обществу определяется не только и даже не столько происхождением, сколько внутренним достоинством и образованием. Это, видимо, понимали и их охранники, пытавшиеся запретить им говорить по-французски[1111].

Кроме того, если Денис Давыдов, обращаясь к Аглае, акцент делает на самом языке, передающим достаточно трафаретное литературное содержание, то для Василия Давыдова языковая форма сама по себе значения не имеет. Главное – содержание, отражающее его подлинные чувства к жене[1112]и реальную бытовую ситуацию, связанную с дарением портрета.