Однако в горячечном бреду, не отпускавшем ее вот уже третьи сутки, перед ней промелькнуло столько видений, что она решила, будто Питу почудился ей в одном из ее кошмаров.

Стало быть, вздох Питу был не столь уж неуместен.

Однако появление старого друга, к которому Катрин бывала временами так несправедлива, произвело на больную впечатление более глубокое, чем все предыдущие видения. И хотя ее веки были по-прежнему опущены, она уже чувствовала себя немного лучше, и ей казалось, что она видит перед собой храброго путешественника, хотя постоянно путавшиеся мысли заставляли ее представлять молодого человека рядом с ее отцом в Париже.

Мысль о том, что на сей раз Питу — действительность, а не плод ее больного воображения, заставила ее медленно раскрыть глаза. Она поискала Питу взглядом.

Разумеется, он был на прежнем месте.

Видя, что глаза Катрин открылись и остановились на нем, Питу так и расцвел. А когда в ее глазах снова засветилась жизнь, Питу протянул руки.

— Питу! — прошептала больная.

— Мадмуазель Катрин! — вскричал Питу.

— А? — спохватилась г-жа Клеман, поднимая голову.

Катрин бросила беспокойный взгляд на сиделку и, тяжело вздохнув, снова уронила голову на подушку.

Питу догадался, что присутствие г-жи Клеман мешает Катрин.

Он подошел к сиделке.

— Госпожа Клеман! — зашептал он. — Не отказывайте себе в сне. Вы отлично знаете, что доктор Рейналь оставил меня для того, чтобы присмотреть за мадмуазель Катрин, а вы в это время можете передохнуть.

— Да, правда! — отвечала г-жа Клеман.

Славная женщина будто только и ждала разрешения; она откинулась в кресле, глубоко вздохнула и спустя минуту засопела, а еще через несколько минут раздался мощный храп, свидетельствовавший о том, что она на всех парусах пустилась в странствие по сказочному царству, а это было ей по силам лишь во сне.

Катрин с изумлением следила за действиями Питу и со свойственной больным остротой восприимчивости вслушивалась в разговор Питу с г-жой Клеман, не пропуская ни единого слова.

Питу постоял около сиделки и, убедившись в том, что она в самом деле спит, подошел к Катрин, покачал головой и в отчаянии уронил руки.

— Ах, мадмуазель Катрин! — молвил он. — Я знал, что вы его любите, но не знал, что так сильно!

Питу произнес эти слова с таким выражением, которое помогло Катрин понять, как он страдает, и в то же время показало ей, как сильно он к ней привязан.

Больную глубоко тронули оба эти чувства, исходившее из самого сердца славного малого, не сводившего с нее печальных глаз.

Пока Изидор жил в Бурсоне в трех четвертях мили от возлюбленной, пока Катрин была счастлива, не считая небольших размолвок с Питу из-за его настойчивости, с какой он пытался повсюду следовать за ней, да некоторого беспокойства, причиняемого отдельными местами писем ее отца, девушка прятала свою любовь от всех, словно сокровище, которое она до последнего гроша пыталась скрыть от чужих глаз. Когда же Изидор уехал, Катрин осталась одна, а блаженство сменилось несчастьем; бедная девушка тщетно пыталась найти в себе мужество, понимая, что для нее было бы большим облегчением встретить такого человека. — с которым она могла бы поговорить о любимом, только что ее оставившем в полном неведении о том, когда ждать его возвращения.

Она не могла поговорить об Изидоре ни с г-жой Клеман, ни с доктором Рейналем, ни с матерью и очень страдала оттого, что была обречена на молчание. И вдруг в ту минуту, когда она меньше всего этого ожидала. Провидение послало к ней друга, в чем она сомневалась, пока он молчал; однако все ее сомнения рассеялись, стоило ему заговорить.

Услыхав слова сочувствия, сорвавшиеся с губ несчастного племянника тетушки Анжелики, Катрин не стала скрывать своих чувств.

— Ах, господин Питу! — проговорила она. — Если бы вы знали, как я несчастлива!

С этой минуты преграды между ними как не бывало.

— Хоть разговор о господине Изидоре и не доставит мне большого удовольствия, — подхватил Питу, — но если это будет вам приятно, мадмуазель Катрин, я могу вам о нем кое-что сообщить.

— Ты? — удивилась Катрин.

— Да, я, — отвечал Питу.

— Так ты его видел?

— Нет, мадмуазель Катрин, но мне известно, что он в целости и сохранности прибыл в Париж.

— Откуда ты это знаешь? — спросила она, и глаза ее загорелись любовью.

Питу тяжело вздохнул, однако отвечал со свойственной ему обстоятельностью:

— Я узнал об этом от своего юного друга Себастьена Жильбера; господин Изидор встретил его ночью недалеко от Фонтен-о-Клера и привез в Париж.

Катрин собралась с силами, приподнялась на локте и, взглянув на Питу, торопливо проговорила:

— Так он в Париже?

— Скорее всего сейчас его там нет, — возразил Питу.

— Где же он? — теряя силы, пролепетала девушка.

— Не знаю. Знаю только, что он должен был отправиться с поручением в Испанию или Италию.

При слове «отправиться» Катрин со вздохом откинулась на подушку и залилась слезами.

— Мадмуазель! — проговорил Питу, сердце которого разрывалось от жалости при виде того, как страдает Катрин. — Если вам так уж необходимо знать, где он, я могу справиться…

— У кого? — полюбопытствовала Катрин.

— У доктора Жильбера: он видел его в Тюильри... или, если вам так больше нравится, — прибавил Питу, заметив, что Катрин покачала головой, — я могу вернуться в Париж и разузнать сам… Ах, Боже мой, это займет немного времени, всего одни сутки.

Катрин протянула Питу пылавшую руку, однако он не мог поверить в оказываемую милость и не посмел к ней притронуться.

— Уж не боитесь ли вы, господин Питу, заразиться от меня горячкой? — с улыбкой спросила Катрин.

— Простите меня, мадмуазель Катрин, — спохватился Питу, сжимая в своих огромных ладонях потную девичью Руку, — я не сразу понял! Вы, стало быть, согласны?

— Нет, Питу. Я очень тебе благодарна, но это ни к чему: не может быть, чтобы я не получила от него сегодня письмо.

— Письмо! — вскрикнул Питу.

Он замолчал и беспокойно огляделся.

— Ну да, письмо, — подтвердила Катрин, тщетно пытаясь понять, что могло потревожить ее невозмутимого собеседника.

— Письмо от него! Ах, дьявольщина! — продолжал Питу, кусая от досады ногти.

— Ну разумеется, письмо от него. Что удивительного, если он мне напишет?

— спросила Катрин. — Ведь вы все знаете... или почти все, — шепотом прибавила она.