Как остроумно написал историк Валерий Шамшурин: «С тех пор Минин и Пожарский стали одними из самых популярных исторических личностей, без упоминания о которых не обходился ни один серьезный разговор о судьбе России. Увековеченные Мартосом, они воспринимались неразрывно, как одно целое, символизируя жертвенный подвиг во имя Отечества. Однако и в те времена высказывались суждения об их неравнозначности, и предпочтение отдавалось то Минину, то Пожарскому. Любопытно в этой связи свидетельство Александры Осиповны Смирновой-Россет об отношении к вождям земского ополчения царя Николая I: „Он очень восторгается Мининым, гораздо более, чем Пожарским, который был прежде всего вояка“».[86]

Добавлю от себя: таким воякой-бессребреником его изобразили в наших школьных и вузовских учебниках истории.

В 30-е годы большевики дважды переносили памятник Минину и Пожарскому по территории Красной площади с одного места на другое. По этому поводу эмигрантская пресса злословила, что Минин показывает рукой Пожарскому: «Мы раньше вон там стояли». И действительно, рука Минина точно указывала на то место.

Любопытно, что с петровских времен до 1860 года ни один корабль русского флота не был назван в честь Минина и Пожарского. А вот в 60-70-х годах XIX века, когда коварный Альбион чуть ли не ежегодно грозил войной России, первые русские броненосные крейсера, специально построенные для борьбы на британских коммуникациях, получили названия «Князь Пожарский» и «Минин».

Очередной пик культа Минина и Пожарского наблюдался в 1918-1920 годах, когда белогвардейская пропаганда оказалась в крайне затруднительном положении. Белые громогласно обличали бесчинства красных, но взамен идей большевизма ничего не могли предложить. Даже по простейшим, но животрепещущим вопросам — о будущем государственном устройстве России, о владении землей и др. — вожди белых отвечали: «Вот победим коммунистов, тогда посмотрим». (Так называемая позиция «непредопределенности», сформулированная деникинским правительством.)

Единственный позитивный лозунг белых был: «Даешь единую и неделимую Россию!» И тут как нельзя кстати пригодился культ Минина и Пожарского. Их имена к месту и не к месту повторяла белая пресса. Бронепоезда с названиями «Князь Пожарский» и «Кузьма Минин» можно было встретить на всех фронтах Гражданской войны. На Каспии деникинцы два танкера вооружили тяжелыми орудиями и назвали крейсерами «Минин» и «Пожарский».

В свою очередь, большевики свою пропаганду основывали на интернационализме. Их корабли и бронепоезда носили имена «Розы Люксембург», «Карла Либкнехта», «Белы Куна» и т. д.

Но это не мешало белым вождям заключать секретные договоры с иностранными государствами, предусматривающие расчленение России, а большевикам — собирать по кускам осколки великой империи.

В первые годы после революции в СССР господствовала историческая школа М. Н. Покровского, которая всех государственных деятелей России до 1917 года объявила реакционными. Созыв второго ополчения Минина Покровский именовал «наемом дворянского ополчения буржуазией».

В Малой советской энциклопедии издания 1930—1932 годов о Минине и Пожарском говорится: «Минин-Сухорук... нижегородский купец, один из вождей городской торговой буржуазии... Буржуазная историография идеализировала М.-С. как бесклассового борца за единую „матушку Россию“ и пыталась сделать из него национального героя». «Пожарский... князь... ставший во главе ополчения, организованного мясником Мининым-Сухоруком на деньги богатого купечества. Это ополчение покончило с крестьянской революцией».

С укреплением личной власти Сталина и ростом международной напряженности в конце 30-х годов кардинально изменилась официальная точка зрения на русскую историю.

Это хорошо проиллюстрировано пропагандистскими фильмами «Александр Невский» и «Минин и Пожарский». Последний был снят в 1939 году на «Мосфильме» по сценарию В. Б. Шкловского. Роль Д. М. Пожарского сыграл Б. Н. Ливанов. Князь был представлен великим патриотом, рыцарем без страха и упрека. Однако если отбросить излишнюю идеализацию Минина и Пожарского, сценарий был предельно близок к исторической правде, насколько это можно сделать в односерийном фильме.

В последних кадрах фильма Кузьма Минин говорит на Красной площади: «Побили мы ляхов, а коли сунутся, и далее будем бить. Здесь мы им хвост отрубили, а там, — и Кузьма энергично простирает руку то ли на запад, то ли в будущее, — и шкуру спустим!»

Это была не только речь исторического лица начала XVII века, но и суровое предупреждение тем, кто еще в 1939 году мечтал о Речи Посполитой «от моря до моря», то есть от Балтики до Черного моря с включением в состав Польши русских, украинских, белорусских и немецких земель.

7 ноября 1941 года Сталин, принимая парад на Красной площади, напутствовал уходящие на фронт полки: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»

В 1943 году советское правительство нашло средства поставить в городе Горьком на центральной площади памятник Кузьме Минину.

В годы Великой Отечественной войны имена Минина и Пожарского можно было увидеть на броне танков и бронекатеров, на фюзеляжах самолетов.

В 1952— 1953 годах были заложены крейсера проекта 68-бис «Дмитрий Пожарский» и «Козьма Минин».

И сейчас в наше трудное время Минин и Пожарский служат символами патриотических движений от коммунистических до монархических.

За два последних столетия наши историки до предела мифологизировали роль Романовых в Смутное время. На фоне злодея и неврастеника Бориса Годунова, отпетых негодяев Гришки Отрепьева и Тушинского вора перед нами предстоит доброе патриархальное семейство Романовых. Романовы якобы имели самые большие права на престол, но им было чуждо стремление к власти, они были далеки от политических интриг. И вот за эту доброту и бескорыстность все правители, начиная с царя Бориса и кончая Тушинским вором, всячески мучают праведное семейство. Наконец храбрый воевода освобождает Москву от злых иноземцев, и весь народ, начиная с самого воеводы и кончая простым казаком, молит юного ангелоподобного отрока стать царем московским. Надо ли говорить, что тут не обошлось без вмешательства небесных сил. Отрок и его мать долго отказываются: они, мол, никогда и не думали, чтобы Миша мог стать царем.

Миф о Романовых нашел отражение даже в пушкинском «Борисе Годунове». Там дворянин Афанасий Пушкин говорит Рюриковичу Шуйскому:

Ну ладно, что Сицкие и Шастуновы уже три года как прощены и исправно служат Борису, поэт мог и не знать, но чтобы Шуйский — потомок Андрея Ярославовича и ненавистник выскочек Романовых — признал их «знатнейшими меж нами» и «отечества надеждой»! Это уже топорная лесть, граничащая с издевательством над семейством Романовых.