— Почти, — выдохнула я.

Он изменил ритм движения пальцев, быстрее, быстрее, снова-снова-и-снова, пока я не ахнула:

— Нечестивец!

И от легкого движения пальцев я пролилась через край, крик вырвался из горла, я забилась, прижимаясь к Нечестивцу, к груди, животу, ниже, а пальцы ласкали, играли, заманивали, вызывали оргазм, и я уже не знала, это один и тот же или много-много маленьких быстро один за другим и они сливаются воедино.

Я орала от наслаждения прямо в звездную ночь, и лишь когда я обмякла в его объятиях, перестала его рука шевелиться, и только тогда он чуть отодвинул меня от себя, и только тогда я почувствовала, как пробивается в меня он. Ноги еще не работали, и он держал меня на весу, обняв за талию, а другая рука помогала ему найти тот угол, который был нужен. И снова я назвала его по имени: «Нечестивец», — и тогда он положил меня на разостланный плащ и от меня отодвинулся.

— Что случилось? — спросила я у него.

— Ничего, — ответил он. — Ничего совсем.

Я смотрела снизу, лежа, ожидая, чтобы тело снова начало работать, а он перебирал свою одежду, пока не нашел презерватив. Я была на таблетках, но правило было такое, что любой мужчина, не входящий в число моих главных возлюбленных, должен быть одет. Если уж случится непредусмотренное, то пусть это будет кто-то из тех, кого я люблю. То, что я это правило забыла и пришлось вспоминать ему, уже говорит о том, как меня занесло сегодня.

Нечестивец подобрался ко мне опять, уже растянув латекс по всей своей длине.

Обняв меня за талию одной рукой, он поднял меня, лежащую ничком, почти на четвереньки. И снова стал искать нужную позу, и от этих легких прикосновений я застонала нетерпеливо и снова назвала его имя. А он нашел, что искал, и стал пробиваться внутрь, и у меня уже не было воздуху, чтобы произносить слова.

Он снова положил меня на расстеленный плащ, и я прижалась щекой к ткани и к земле под ней, а остальное он приподнял, уйдя в меня, уйдя так, что уже дальше было некуда, и наши тела встретились, остановились, слились вместе. Вот так он помедлил секунду, потом стал искать ритм, туда и обратно, туда и обратно, долгими, медленными, глубокими движениями всего тела, уходя до упора, сильно, но ласково, будто боялся сделать больно, и снова двигался наружу.

— Ты мне больно не сделаешь, — сумела я сказать.

— Я упираюсь в шейку, это будет больно, если не быть осторожным.

— Мне это нравится.

— Что?

— Ты меня хорошо подготовил, Нечестивец, ощущение чудесное.

— Отпусти ardeur, и я буду быстрее.

Он держал все тот же осторожный ритм, но я чувствовала напряжение, как он сдерживает себя.

— Сильнее! — сказала я.

— Ardeur, — ответил он голосом, готовым сорваться, дрожащим, как мышцы, которые он сдерживал. Я не хотела, чтобы он сдерживался.

И я сделала, как он просил, как мне было нужно: я потянулась к той части своей личности, которая и есть ardeur, и это не так, будто убрали щит, а просто будто я перестала с собой сражаться. Ardeur нахлынул на нас обоих приливом жара, от которого мы вскрикнули.

— Делай меня, Нечестивец, делай!

Он отбросил осторожность и всей своей длиной, всей толщиной, быстро и сильно вбивал себя в меня со звуками удара кожи в кожу, и я кричала ему, визжала ему, содрогалась от ощущения его ударов в самую глубокую точку, от ощущения, что надо прекратить, а он еще нет. И он начал снова, на этот раз не так глубоко, чуть иными движениями бедер, и снова стал во мне нарастать теплый тяжелый жар. Я повторяла и повторяла его имя, вперемежку со слово «Боже», и наконец оргазм заорал моим ртом, руки вцепились в плащ, в землю. Если бы я могла дотянуться, я бы вцепилась в кожу, но мне пришлось искать иные пути выражения страсти.

И он надо мной вскрикнул, тело утратило ритм, и он качал меня изо всей силы и мощи, я думала, что это уже все, но оказалось, что даже еще сейчас он был осторожен. Его тело ударилось в меня изнутри, и если бы не ardeur, это было бы что-то более чем поразительное, но ardeur убрал все, кроме желания и радости. Нечестивец довел меня еще раз — и только после этого дал себе волю. Только тогда его тело дернулось еще раз во мне, и мы вскрикнули вместе, и он во мне содрогнулся, и только тогда ardeur пустился есть.

Я питалась каждым ударом его тела внутри меня, ощущением, как он проливается в меня, силой его тела, стоящего надо мной на коленях. Я питалась от его рук, сжимавших мне плечо, от напряжения мышц в последнем уже толчке, от которого я снова вскрикнула — и тогда он рухнул мне на спину. Он оперся на руки, сумел выгнуться надо мной как мост, прижавшись мокрой голой грудью к моей спине, а тело его еще было во мне, мы вместе стояли на четвереньках, прижатые друг к другу так тесно, как только могут прижаться тела, и дыхание громом отдавалось у нас в ушах, и сердце его грохотало о мои ребра. Оно билось, билось для меня.

Нечестивец вышел из меня, засмеялся, весь дрожа. Я последний раз тихо вскрикнула и свалилась набок, а он свернулся вокруг меня кольцом. Так мы и лежали, восстанавливая дыхание, и только тогда я глянула направо и увидела Истину, стоящего в свете звезд.

Истина смотрел на нас серьезными глазами. Волосы у него темные, в отличие от брата, но глаза такие же серые, лицо тоже как у брата, если не считать небольшой бороды, скрывающей мужественные черты, от которой Истина кажется незаметнее Нечестивца.

Я ожидала, что он отвернется, наш скромник Истина, но он смотрел на нас, лицо его было холодным и бледным в свете звезд, обрамленное темными волосами. Он смотрел, и было в его лице нечто, чего я раньше никогда там не видела: голод. Смотрел, как оголодавший до смерти — или как утопающий.

Нечестивец погладил меня спереди, разогнув мне ноги, чтобы брату было видно.

Я хотела ему сказать, чтобы перестал дразнить брата, но слова застряли в горле, потому что Истина зашагал к нам. Кожаную куртку он сбросил на землю, за ней следом полетела черная футболка. Торсы у них были почти одинаковы: широкоплечие и сильные, и только длинный кривой шрам, приобретший с возрастом блеск, выдавал разницу. Руки Истины были уже на поясе, когда я попыталась что-то сказать, но он сбросил пистолет вместе с кобурой и ремнем, не оглянувшись, вот тут-то я и поняла, что что-то не так. Истина и Нечестивец с оружием обращаются очень аккуратно, всегда.

Я начала что-то говорить, но его руки уже легли на ремень, и штаны упали к щиколоткам. Оказалось, что не только торсы у братьев почти идентичны.

— Истина! — успела сказать я, и тут почувствовала: ardeur не ушел. После сеанса питания он засыпал, всегда, кроме тех случаев, когда перекидывался на кого-нибудь из присутствующих, но для этого нужно было прикосновение. Истина стоял неподалеку, но пока я пыталась как-то найти во всем этом логику, он уже балансировал на одной ноге, стаскивая с себя ботинок, потом другой, потом Истина переступил через спущенные штаны, а я, все еще лежа на земле, прижатая к телу его брата, только смотрела снизу. Один был момент, чтобы решить, что я чувствую, и тут же Истина оказался рядом, опустился на землю, тянулся ко мне.