В начале 80-х настроение Зонтаг становилось все более мрачным. Она начала маниакально слушать Вагнера, написав в 1981-м: «Моя страсть, это слово не является преувеличением, в последние три года к Вагнеру – знак психологического коллапса. Я упиваюсь, я плыву, все, как описывал Ницше»[1065].

Она пыталась начать все сначала, безрезультатно старалась разорвать запутанный клубок отношений с Николь, искала новый способ выражения себя письменным словом, искала моральный эквивалент операции, делающей транссексуалов счастливыми. Она впала в депрессию, считала, что делает меньше, чем следовало бы, находилась в более или менее постоянно паническом состоянии:

«Наверняка есть способ, с помощью которого я могла бы чувствовать себя не такой нервной. Я чувствую себя, не знаю, как точно это описать, ненужной, неуравновешенной и (вот как уже в течение последних пять лет) посмертной. Я планирую остаться в живых, продолжать быть писателем. Не знаю, куда себя приткнуть. Нет ни энергии, ни надежды. Точно должно быть что-то, что может эту ситуацию исправить!»[1066]

Это было что-то большее, чем отсутствие писательского вдохновения. Неуверенность в ее историях и записях в дневниках была совершенно реальной. В 80-х, после победы над раком, Зонтаг работала уже совсем не так продуктивно, как в 1960-е и 1970-е годы. Все больше и больше времени уходило на официальные и торжественные мероприятия, типа перерезания красных ленточек.

Несмотря на проблемы в личной жизни и творчестве, ее профессиональная репутация укреплялась. В период с 1980 года, когда вышел сборник «Под знаком Сатурна», и по 1992-й, когда появился роман «Любовница вулкана», у нее вышла всего одна книга: «СПИД и его метафоры». Она писала короткие истории, некоторые были изумительного качества, но в целом десятилетие прошло под знаком скорее того, что она не написала, чем написала. Она начинала и бросала одну книгу за другой, отвлекалась на не особо интересные проекты, постоянно стараясь начать все сначала. Зонтаг была известна своей способностью адаптироваться к новым условиям, но 80-е показали, как сложно ей было избавиться от устаревших концепций и просроченных представлений о собственном «я», как мало все это имело отношения к моде и скорее было связано с желанием оставить позади все худшее и грустное в самой себе. В сборнике «Я и так далее» она неоднократно подчеркивала, что убежать – это точно не выход. Все четче осознавая, что убежать никак не получится, она депрессировала еще сильнее и какое-то время даже рассматривала самый экстремальный вариант побега – самоубийство.

Но неуверенный ум – это ум открытый. Точно так же как у Сьюзен лучше получалось хвалить, чем критиковать, ей лучше давались сомнения, чем утверждения. Она пыталась изменить себя и выдумать новое «я» в период, когда культурный контекст сильно изменился. Женщина, которую считали человеком, «отсчитывающим пульс нашего времени» и «музой эпохи», неожиданно оказалась не у дел. Вопросы, казавшиеся такими актуальными в 1960-е и 1970-е, в новом десятилетии стали восприниматься как происходившие в XI–XII веках распри сторонников папы римского и тех, кто поддерживал императора Священной Римской империи. Произошли серьезные художественные, политические и сексуальные изменения. Мир Зонтаг сильно пошатнулся.

Избрание в 1960 году президентом Джона Кеннеди стало своеобразным водоразделом поколений. Через 20 лет избрание президентом Рональда Рейгана стало новым водоразделом. Кеннеди был самым молодым президентом, сменившем на этом посту самого старого президента, Эйзенхауэра. Рональду Рейгану было 69 лет, т. е. он был на семь (!) лет старше Эйзенхауэра, когда тот принял президентскую клятву. Рейган совершенно очевидно не был представителем нового поколения, но был представителем новой коалиции. Он «поженил» традиционно республиканские требования (антикоммунизм, снижение налогообложения богатых и политику против профсоюзов) с реакцией, вызванной прогрессивными реформами 60-х. Рейган говорил о расширении полномочий отдельных штатов, что привлекло на его сторону расистов Юга, многие из которых были демократами до законов о гражданских правах, принятых при Джонсоне. Он заручился поддержкой тех, кто был недоволен либеральными решениями Верховного суда, принятыми после Кеннеди (запрет молитвы в школе, разрешение аборта и контрацептивов), и недовольных успехами феминисток, выразившимися в предлагаемой поправке к Конституции США, согласно которой женщины наделяются правами, равными с мужчинами.

В этом мире, по словам Нормана Подгореца, «правое крыло не существовало. Оно вообще не «считывалось» на радаре»[1067]. В ту эпоху врагом радикалов были не консерваторы, а либералы, «и многие споры были сектантскими». Избрание Рейгана президентом показало, как «сектантские споры» отвлекли внимание левых от набирающих силу правых, которые точно так же, как и левые, выступали против либерализма, но с других позиций. Люди наподобие Зонтаг, говорил Подгорец, не просто не боролись с идеями консерваторов, они даже не были готовы признать, что эти идеи существуют. В 1950-м учитель Подгореца Лионелл Триллинг писал: «В наше время в США либерализм является не только доминирующей, но единственной интеллектуальной традицией». Триллинг заявлял, что консервативных идей вообще не существует, лишь «раздражающие ментальные жесты, стремящиеся походить на идеи»[1068].

Но даже во время написания тех слов они не были верны. Рейган стал возмездием консерваторов идеям 60-х, но при этом и продуктом этих идей. В его победе было что-то уорхоловское: неумение отличить изображение от реальности, метафоры от объекта, опыта, зафиксированного на кино- и фотопленке, от опыта реального. Рейган однажды на «чистом глазу», судя по всему, веря в то, что говорит, рассказал историю о том, как его отец «валялся на пороге в пьяном ступоре», что оказалось сценой из одного романа[1069], и заявлял, что во время Второй мировой войны фотографировал нацистские концлагеря, хотя всю войну провел в Калвер-Сити, снимаясь в фильмах о тренингах студии Гарольда Роуча[1070].