В Инкермане император и императрица обедали во дворце, построенном на скале, нависающей над морем. Играл потемкинский оркестр. На склоне холма гарцевали татарские всадники. Вдруг светлейший подал знак, открылся занавес и двери на балкон распахнулись. Когда монархи встали из-за стола, эскадрон умчался прочь и перед ними открылось невероятное зрелище.

Спускающиеся к морю горы образовывали глубокую бухту, а в середине ее красовался целый флот — не меньше двадцати линейных кораблей и фрегатов стояли на якоре, в боевом порядке, носами ко дворцу. По следующему знаку князя флот салютовал всеми пушками. Этот грохот, вспоминал позже Сегюр, словно объявлял, что Российская империя достигла юга и что екатерининские армии «через 30 часов могут водрузить свои флаги на стенах Константинополя». Перед путешественниками лежал основанный тремя годами раньше Севастополь.

Как только пушки умолкли, Екатерина подняла тост за своего лучшего друга, глядя на Иосифа, но не называя его. Можно представить себе чувства, обуревавшие императора Священной Римской империи германской нации. Свою обычную невозмутимость сохранил только Фицгерберт. Все взоры обратились на Потемкина. Присутствующие при этой сцене русские не могли не думать о петровском завоевании Балтики. Кто же из придворных произнесет это первым? «Ваше величество, — сказал наконец Сегюр, — создав Севастополь, вы завершили на юге то, что Петр Великий начал на севере». Нассау обнял Потемкина и попросил дозволения поцеловать руку императрицы. «Я всем обязана князю Потемкину, — сказала Екатерина, — так что целуйте его. — И, смеясь, обернулась к светлейшему. — Надеюсь, теперь никто не назовет его ленивым». Потемкин облобызал ее руки и прослезился.[735]

Светлейший провел царицу и императора к шлюпке, которая повезла их в Севастополь, остальные последовали за ними на другой лодке. Они прошли прямо под носами трех шестидесятишестипушечных кораблей, трех пятидесятипушечных и десяти сорокапушечных фрегатов, которые приветствовали императрицу еще тремя залпами. Матросы кричали «ура». Гости высадились у подножия каменной лестницы, ведшей прямо к адмиралтейству, где Екатерину ждали апартаменты. Вокруг лежал новый город Севастополь, «самый прекрасный порт, какой мне доводилось видеть», — записал Иосиф. Его восхищению не было предела: — В бухте стояли 150 судов, готовых к плаванию и сражениям». Порт охраняли три артиллерийские батареи. На склонах стояли дома, лавки, два госпиталя и казармы. Сегюру казалось невозможным, что Потемкин смог сделать все это в месте, где три года назад не было ничего. «Императрица, — отмечал Иосиф, — в совершенном экстазе [...] Князь Потемкин на вершине могущества, ему воздают невообразимые почести».[736]

И монархи, и князь думали об одном: о предстоящей войне. Екатерина II Потемкин чувствовали, что у них хватит сил разбить турок. Императрица спросила Нассау, так же ли хороши ее корабли, как турецкие в Очакове. Он отвечал, что российские суда могут положить турецкий флот к себе в карман. «Как вы думаете, осмелюсь я это сделать?» — улыбнулась она де Линю. Потемкин повторял, что Россия готова к войне и, если бы не Франция, «мы начали бы прямо сейчас».[737]

Екатерину, однако, здравомыслие не покидало, и она приказала Булгакову направить султану ноту, удостоверяющую, что она не имеет тех намерений, какие можно было бы предположить. Тем не менее и европейские дипломаты, и Высокая Порта имели все основания полагать, что владычица Севера готова перейти в наступление.

Екатерина уединилась с потрясенным императором, чтобы обсудить сроки предполагаемой кампании. Потемкин, подчеркивая свой высокий статус, присоединился к ним. Иосиф призывал к осторожности, напоминая о Франции и Пруссии. Но в Пруссии теперь был новый король — в 1786 году, после смерти Фридриха Великого, престол занял его племянник Фридрих-Вильгельм. Екатерина не считала его серьезным соперником и сказала Иосифу, что он «слишком посредствен». Франция, вторил ей Потемкин, конечно, «поднимет шум», но в конце концов удовольствуется своим куском пирога, и предлагал отдать ей Египет и Кандию (Крит). Кроме того, угрожающе добавляла императрица, «я достаточно сильна; будет достаточно, если вы не станете препятствовать».[738] Иосиф, испуганный перспективой оказаться в изоляции, заверил, что Россия может рассчитывать на помощь его державы. Едва ли высокие совещающиеся стороны знали, что спор о том же самом идет и на другом берегу моря, в Диване Высокой Порты. Константинопольская чернь требовала войны, и по улицам маршировали тысячи солдат, готовых к отправке в черноморские и балканские порты.

25.АМАЗОНКИ. «ПОТЕМКИНСКИЕ ДЕРЕВНИ». НОВАЯ ВОЙНА

Когда австрийский император отправился осматривать Балаклаву, навстречу ему выехала рота всадниц. Двести гречанок, все, по описанию де Линя, «писаные красавицы» — с длинными косами, в нагрудных латах, в юбках из малинового бархата с золотыми галунами, в зеленых бархатных куртках и белых кисейных тюрбанах с белыми страусовыми перьями, вооруженные мушкетами, штыками и копьями.

Обитатели греческой, или «албанской», как ее называли, колонии носили неоклассические костюмы — нагрудные латы и плащи, вместе с современными пистолетами. Этот каприз, Потемкин замыслил, обсуждая с Екатериной еще в Петербурге сходство между древними и современными эллинами и расхваливая мужество греков и их жен. Екатерина сомневалась в последнем, и князь решил убедить ее.

Иосиф пришел в такой восторг, что наградил девятнадцатилетнюю предводительницу отряда Елену Сарданову поцелуем в уста. Императрица встретила амазонок на своей следующей остановке в селении Кадыковка, проезжая по улице, уставленной лавровыми, апельсиновыми и лимонными деревьями. Потемкин предлагал, чтобы амазонки продемонстрировали ей свое искусство стрельбы, но Екатерина, которой, вероятно, наскучили военные смотры, отказалась — она также облобызала Сарданову и подарила ей кольцо с бриллиантом стоимостью 1800 рублей и 10 тысяч рублей на содержание отряда.