Наездницы присоединились к эскорту императрицы и сопровождали ее до конца путешествия. Мало-помалу Иосиф убеждался, что «путь в Византию» проложен и остается только выступить в дорогу. Один раз он даже позволил Потемкину заставить себя ждать в приемной, объяснив, что не может не простить причуд такому необыкновенному человеку.

В Кафе, переименованной Потемкиным в Феодосию, светлейший сыграл шутку с Сегюром. Утром, усевшись в карету, французский посланник обнаружил перед собой восхитительную девушку в черкесском платье — и оцепенел: на него смотрела его жена! «Я решил, что мадам Сегюр в самом деле приехала из Франции. В стране чудес воображение летает, как птица». Но черкешенка исчезла и ее место занял Потемкин. «Как похожа, а?» — прогромыхал он, добавив, что видел у Сегюра в палатке портрет его жены.

— Совершенно невероятно, — пробормотал озадаченный супруг.

— Так вот, батюшка, — продолжил Потемкин, — она принадлежит человеку, который охотно уступит ее мне, и, как только мы вернемся в Петербург, я вам ее подарю.[739]

Сегюр, чья жена могла бы не оценить такого проявления привязанности, попытался протестовать, но Потемкин обиделся и обвинил его в ложной деликатности. Тогда француз пообещал принять любой другой подарок.

Путешественники поднялись на холмы и осмотрели потемкинские парки, молочные фермы, стада овец и коз и дворец в Карасубазаре. По словам английской путешественницы, посетившей эти края через десять лет, это был «один из тех дворцов, которые появлялись как по мановению волшебной палочки Потемкина, поражая и очаровывая гостей».[740]

Перед гостями предстал словно маленький кусочек Англии. «Купы величественных деревьев, огромная лужайка, а за ней — лес, и все это — творение рук англичанина Гульда». Здесь же располагалась ферма Хендерсона. Разумеется, потемкинская идиллия была бы неполной без английского чая. Де Линь не мог не обратить внимания на «племянниц» Хендерсона: «два небесных создания в белых платьях» усадили посетителей за покрытый цветами стол и «принесли масло и сливки. Мне казалось, я попал в английский роман». Иосифа, однако, все это мало впечатляло. «Пришлось карабкаться по горным дорогам, — жаловался он в письме к фельдмаршалу Ласси, — и только для того, чтобы увидеть какого-то козла, ангорскую овцу и подобие английского парка».[741]

После этого Потемкин устроил фейерверк, поразивший даже пресыщенных подобными зрелищами особ. В разгар банкета в темное небо взвилось 20 тысяч ракет, над горами дважды загорелся вензель императрицы, а в парке от иллюминации сделалось светло как днем. Иосиф не мог надивиться Российской империи, где властитель может делать все, что пожелает, сколько бы ни стоил его каприз: «Мы, в Германии или во Франции, никогда не осмелились бы предпринять то, что с легкостью делают здесь [...] Человеческая жизнь и труд здесь ничего не стоят [...] Владыка повелевает, раб подчиняется».[742]

По возвращении в Бахчисарай де Линь сказал: «Что толку от прогулки по роскошному саду, если нельзя полюбоваться цветами? Я не уеду из Крыма, пока не увижу хотя бы одной татарки без паранджи. Вы пойдете со мной?» — спросил он Сегюра, и двое смельчаков отправились в лес. Там они нашли трех женщин, которые стирали, сложив покрывала на землю. «Увы», — вздыхал Сегюр, ни одна из них не была хороша собой. А де Линь восклицал: «Бог ты мой! Магомет правильно сделал, приказав им прятать физиономии!» Женщины с визгом разбежались, а за непрошеными гостями погнались татары, выкрикивая проклятия и швыряя камни. На следующий день за обедом Екатерина была молчалива, Потемкин мрачен — возможно, оба просто устали. Де Линь решил, что рассказ о поисках восточных красавиц развеселит их, но царица осталась недовольна: «Это дурной тон, господа».[743]

И все же атмосфера восточной неги действовала на всех, даже на брюзгливого Иосифа. Екатерина позволила ему вместе с де Линем и Сегюром присутствовать на аудиенции, которую она собиралась дать принцессе из дома Гиреев. Но зрители и тут остались разочарованы. «Ее накрашенные щеки и нарисованные брови делали ее похожей на рисунок на китайской чашке; не спасали даже ее прекрасные глаза», — записал Сегюр, да и Иосиф писал Ласси, что «предпочел бы одну из ее служанок». Однако кайзер решил сделать небольшое отступление от принципов Просвещения. «Его сиятельство граф Фалькен-штейн дал подпоручику Цирули 300 червонных, — сообщал генерал М.В. Каховский Василию Попову для доклада светлейшему, — чтоб он купил за Кубанью одну черкесскую красавицу. Если повелено будет купить, то куда и каким образом оную доставить?» Результат похода в горы по поручению высокого путешественника нам неизвестен, но в Вену Иосиф привез с собой шестилетнюю девочку, купленную у работорговца.[744]

2 июня их императорские величества наконец расстались. Иосиф поехал на запад, Екатерина на север. 8 июня она достигла Полтавы, где Петр Великий разбил Карла XII. Потемкин воспроизвел историческую битву, задействовав 50 тысяч солдат. Глаза преемницы Петра сияли гордостью. Затем светлейший преподнес ей то самое жемчужное ожерелье, которое показывал Миранде, а Екатерина жаловала ему 100 тысяч рублей и новый титул, прибавив к его фамилии «Таврический».

«Папа, — написала она ему 9 июня, — [...] надеюсь, что ты меня отпустишь завтра без больших обрядов».[745] На следующий день на подъезде к Харькову они простились друг с другом. Екатерина в сопровождении Браницкой, Скавронской и своих «карманных министров» отправилась в Москву, а к 22 июля вернулась в Царское Село.

Петербургские враги Потемкина буквально набросились на спутников императрицы, расспрашивая, существуют ли на самом деле Херсон, Севастополь, флотилии кораблей и стада скота.

Уже в 1770-е годы ходили слухи, что деятельность Потемкина на юге — чистая фикция. Когда стало очевидно, что это не так, его недруги стали шептать, что императрицу ввели в жестокое заблуждение. Саксонский посланник Георг фон Гельбиг, не участвовавший в поездке, придумал выражение «Potemkinische Dorf» — «потемкинские деревни» — формулу, которая вошла в повседневный язык со значением «ложная видимость». Гельбиг не только повторял это выражение в своих дипломатических депешах, но и опубликовал в 1790-е годы в гамбургском журнале «Минерва» книгу «Потемкин Таврический» («Potemkin der Taurier»), которую с радостью восприняли враги империи. Более полная версия этой биографии Потемкина вышла в 1809 году и была переведена на французский и английский языки. Так возникла версия личности Потемкина, такая же несправедливая и ложная, как знаменитое выражение, — и удержалась в истории.[746]