Базар здесь был большой, крытый – остатки былой роскоши. Часть мест пустовала, но торговля все-таки велась, активно торговали китайским ширпотребом и рисом. Китайцы тоже согласились поддержать нас и выполняли обещание, давая товар со скидками. Жадность у многих купцов перевешивала осторожность.

Я шел по рядам, охрана шла за мной и вокруг. То, на что я указывал пальцем, проверялось дозиметром и перекочевывало в мешок, один из сопровождающих рассчитывался с продавцом, не торгуясь. Я был как полевой командир – бородатый, в очках, в дорогой униформе и с коротким автоматом на груди. И все это как будто происходило на базаре в Грозном в девяносто пятом.

Долгий путь мы с тех пор прошли…

Грозного больше не было, и Чечни не было – был Аух. Если выберусь живым из этой терки – обязательно там побываю.

Впереди мелькнула пестрая, черно-белая арафатка…

На улице, когда грузили мешок со снедью, я сказал охранникам:

– Сейчас подойдет нищий. Я прогуляюсь.

Старший смены кивнул. Обстановка была напряженной, снова появились смертники-шахиды. О таком следовало предупреждать, иначе могли пристрелить.

Я направился вниз по улице, машины со скоростью черепахи тронулись вниз на одних электрогенераторах, бесшумно.

Роу появился снова из проулка. В арафатке.

– Ас саламу алейкум, добрый господин, – сказал он и, понизив голос, продолжил: – Тебе стоит держаться подальше от Ильяса Намангани и того, что он делает.

– Это угроза? – осведомился я.

– Дружеское предупреждение. Тебе привет от сэра Тимоти.

– Да, кстати…

Я достал бумажник, отсчитал еще денег.

– Передай это ему, как увидишь.

– Что это?

– Возврат долга. По курсу тут примерно правильно. Конечно, это не конвертируемая валюта, но думаю, он не будет против.

Роу спрятал деньги в карман.

– Передам. Но я серьезно.

– Я тоже. Не лезьте туда. Это тоже дружеское предупреждение.

– Ты знаешь, как принимаются решения.

– Да, знаю. Передай сэру Тимоти, что ситуация серьезно изменилась. Кардинально изменилась…

Я вовремя прикусил язык. Этого лучше не знать никому, до времени.

– Как изменилась?

– В лучшую сторону. Деталей пока сказать не могу, но полагаю, я смогу контролировать ситуацию в Мавераннахре.

– Ты сам себя слышишь? Это котел на огне и с плотно придавленной крышкой. Здесь нельзя ничего контролировать.

– С Острова, может, и нет. А на месте – вполне возможно.

– Чушь собачья.

– Герт, – взглянул я на часы, там был вечный календарь, – передай сэру Тимоти, ситуация меняется. Что бы вы ни задумали – в новых обстоятельствах это может быть глупостью, а может и преступлением. Мне нужно два месяца. Если не доверяете им – попробуйте поверить мне. Два месяца. И все.

…

– У вас что, открыто оперативное окно?[164]

Роу медленно покачал головой.

– Насколько мне известно, нет, такого окна нет.

– В таком случае я прошу отказаться от любого вмешательства на два месяца. Под мою ответственность. Потом соберетесь, оцените риски и поймете, стоило оно того или нет.

Роу молчал. Мы медленно шли по улице, я и британский спецназовец в одеянии небогатого афганца. За нами – словно преследующие нас грехи и ошибки жизни – со скоростью пешехода катились черные машины.

– Есть одно дерьмо… – сказал Роу, – я хочу, чтобы ты это помнил. Мой отец тоже был военным, воевал в Афганистане. Погиб. Сослуживцы рассказывали, что он и еще несколько британских специалистов обучали афганских коммандос. Потом, уже в конце курса обучения, когда учились стрелять боевыми патронами, один урод развернул пулемет и открыл огонь по штабной палатке. Мой отец был там…

…

– Эти уроды… внешне они такие же, как мы… у них две руки, две ноги, голова, член, они умеют выражать свои мысли, пусть и на малопонятном языке. Но на самом деле они не такие, как мы. В их голове что-то не так, у них всех. Их действия невозможно ни предугадать, ни контролировать. И никогда не знаешь, когда им взбредет в голову тебя убить.

…

– Потому, если ты думаешь, что ты можешь контролировать их или манипулировать ими, ты ошибаешься. Многие люди умерли потому, что думали так же, как ты сейчас. Это так… полезное напоминание.

– Любезность за любезность, Роу. Я не знаю, где ты и твои люди свили гнездо в этом городе, и не хочу знать. Но ты отвечаешь за себя и за них. Не делай глупостей. И не лезь на рожон, понял? Мы присутствуем тут три сотни лет. И, наверное, знаем, что делаем.

– Иншалла… – ответил Роу, – и да… знаешь. Одна особа… та самая, с которой мы не успели повидаться… она тут, рядом. Живет в Папском вилайете, в одном из больших домов. Я думал, тебе это будет интересно.

– Мне это не интересно, Роу.

– Вот как? Ну, помогай тебе Аллах.

Роу ехидно усмехнулся и шагнул в проулок…

На самом деле мне это было очень интересно. Но что с этим делать, я не знал.

Пока не знал.

Вертолет – это был «S70», польский «Блекхок»[165], вертолет, который купит себе не каждый и который продадут не каждому, – садился на знакомую ему площадку в огромном, похожем одновременно и на ранчо колумбийского наркобарона, и на советский санаторий поместья в Папском вилайете.

Был всего лишь апрель – но уже зацвели ранние маки[166], и с вертолета были видны островки полей – то ли алые платки, брошенные на землю, то ли пятна крови. Сидевший в вертолете пассажир – он был единственным – провел ладонями по лицу, совершив сухое омовение. Дор-ганнеры перевели пулеметы – грозные «Миниганы» – в холодное положение[167].