Иосиф недолюбливал Сингха и терпеть не мог смрада индийских благовоний, которыми вскоре пропахла вся квартира.

Вскоре случилось то, что и должно было случиться. 31 октября 1966 года Сингх умирает. Его тело кремировали в Москве, и Аллилуева пишет письмо Брежневу с просьбой о временном выезде на «родину мужа, чтобы развеять его прах над священными водами Ганга». Она встречается с Косыгиным и убеждает его в необходимости этой поездки.

Не знаю, что за дебаты состоялись в Кремле, но проходили они без каких-либо согласований со мной. Я лишь получил решение Политбюро от 4 ноября: «Согласиться с просьбой о выезде в Индию на 7 дней Аллилуевой Светланы.

Поручить тов. Семичастному выделить двух работников для поездки с ней в Индию. Тов. Бенедиктову оказать помощь во время пребывания в Индии».

В общем-то, никаких особенных опасений в связи с поездкой не возникало, тем более что уже была назначена дата свадьбы Иосифа и мать имела твердое намерение вернуться в Москву для участия в семейном торжестве.

Кое-какие сомнения возникали по поводу ее рукописи «Двадцать писем к другу». Аллилуева уже завершила работу над книгой, и мы имели ее копию. Ничего криминального в ней не было — немного грязи по поводу репрессивной политики отца, благодарность Хрущеву и Косыгину за то, что после смерти Сталина ей сохранили льготы и привилегии, воспоминания о встрече с братом Василием после его выхода из Владимирской тюрьмы и другие эпизоды семейной жизни. Естественно, что в СССР она не смогла бы напечатать эту книгу. Побоялась она и везти рукопись с собой в Индию. Нам было точно известно, что при отъезде рукописи у нее не было. Скорее всего, она была заранее переправлена с помощью дочери посла Индии.

Выполняя решение ЦК, я откомандировал вместе с Аллилуевой в Индию двух наших сотрудников — мужчину и женщину — для ее сопровождения и охраны на случай возможных провокаций.

В то время послом СССР в Индии был Иван Александрович Бенедиктов, а нашим резидентом в Дели — Радомир Георгиевич Богданов. Это прекрасные люди, великолепные специалисты. Бенедиктов всегда питал наилучшие чувства к Сталину, поэтому постарался устроить его дочь с возможно большим комфортом. В Дели ее поселили в уютной гостинице при посольстве, где она прожила почти месяц.

Традиция развеивания праха над водами Ганга был соблюдена, но домой Аллилуева не торопилась. Более того, позвонив в Москву, она попросила сына отложить свадьбу на месяц, а сама поехала в индийскую деревню, где когда-то жил ее муж. Там она провела еще месяц без какой-либо нашей охраны. А из Москвы ее доставал звонками сын. Действительно, ситуация становилась довольно напряженной: праздновать такое событие без матери — не в традициях семьи.

Тем не менее Светлана уговорила сына еще на одну отсрочку, а сама вернулась из деревни в Дели.

Наконец дата возвращения — 6 марта — была определена и даже куплен билет до Москвы. Накануне, в годовщину смерти отца, Аллилуева была в посольстве и встречалась с Бенедиктовым. Посол (без согласования с нами!) вернул Светлане паспорт, который хранил в своем сейфе, и стал готовиться к ее отъезду.

Светлана тоже как будто собиралась в дорогу: устроила стирку, развесила в комнате белье, стала собирать вещи. По предварительной договоренности, в то же время с прощальным визитом к ней пришла ее приятельница — дочь посла Индии в СССР и стала ждать ее у ворот посольства. Ждет полчаса, час, а Светланы все нет и нет.

Тут уж и наша охрана забеспокоилась. Заглянули в комнату — белье висит, все на месте, казалось, что и сама хозяйка где-то рядом… Лишь после того, как тревожная информация дошла до резидента, произвели осмотр всей комнаты. Но Аллилуевой уже и след простыл: калитка американского посольства в 40 метрах от нашего — туда она и прошмыгнула.

Один из охранников видел Светлану: с небольшим чемоданчиком в руках она направлялась к выходу, сказав мимоходом, что должна встретиться с дочерью индийского посла. Охранник, естественно, не обратил на это никакого внимания — такие встречи с посетителями у посольских ворот были постоянными.

В эту же ночь из американского посольства Светлана Аллилуева была тайно переправлена в аэропорт Дели, а оттуда — в Швейцарию, где и попросила политического убежища.

Швейцарцы ей отказали, боясь дипломатических осложнений с СССР. Аллилуева выехала в Италию, но и там на свою просьбу предоставить ей политическое убежище получила отказ.

Несколько раз она звонила в Москву и разговаривала с сыном. Оказавшись в двусмысленном положении, Иосиф довольно резко высказал матери все, что думал по поводу ее побега, и отказал ей в разговоре с сестрой.

Вскоре беглянка оказалась на американской военной базе в ФРГ, а оттуда была переброшена в США, где власти удовлетворили ее просьбу о политическом убежище.

Как я узнал позже, Брежнев решил использовать этот момент для осуществления своих давних планов — освободить меня от должности председателя КГБ (а вместе со мною убрать и других неугодных ему бывших комсомольских вожаков). Вначале он обработал Подгорного и получил его согласие, затем вдвоем они стали «давить» на Косыгина. Тот долго сопротивлялся. Чем только не пугали Косыгина: и «теневым кабинетом», и возможным переворотом. Наконец уломали и его. Суслов, как всегда, присоединился к «тройке»: у нас с ним всегда были натянутые отношения…

А мы в КГБ тем временем разрабатывали контрмеры, чтобы локализовать попытки иностранных спецслужб использовать бегство Аллилуевой в антисоветской пропаганде. Это был год полувекового юбилея Октябрьской революции, и мы не хотели, чтобы праздник был хоть чем-то омрачен.

Больше всего мы боялись, что, получив рукопись «Двадцать писем к другу», американцы нашпигуют ее махровым антисоветским содержанием и этот пасквиль за подписью дочери Сталина растиражируют по всему миру.

Я предлагал, чтобы мы объявили, что подлинный экземпляр рукописи Аллилуевой находится в сейфе одного из швейцарских банков и после издания книги на Западе мы предоставим его для сравнения. Кроме того, я предложил упредить американцев и опубликовать подлинный текст «Писем» на Западе, используя каналы КГБ. Мы даже установили контакт с одним из западногерманских журналов, который был готов опубликовать исходный текст и заплатить нам при этом 50 000 долларов. При этом мы не хотели менять текст рукописи, чтобы Светлана не имела к нам никаких претензий.

С этими предложениями я пришел 18 мая на заседание Политбюро. Наша идея не нашла поддержки. Несколько членов Политбюро выступили против. Особенно возмущался Подгорный:

— Как это так — своими руками грязь на себя лить?

Разгорелся спор, и в результате мне было поручено изучить это дело дополнительно.

Когда все мои вопросы по повестке дня закончились и я собрался уходить, Брежнев неожиданно остановил меня:

— Владимир Ефимович, вы нам еще потребуетесь.

— Хорошо, я подожду в приемной.

— Нет-нет, останьтесь. У нас есть еще один дополнительный вопрос. Мы, — продолжил он, обращаясь к присутствующим, — то есть я, Подгорный, Косыгин и Суслов, вносим предложение освободить товарища Семичастного от занимаемой должности председателя КГБ. Он уже давно работает, претензий к нему никаких нет, но, чтобы приблизить Комитет госбезопасности к ЦК, мы рекомендуем на эту должность Андропова, а товарища Семичастного послать на Украину.