Разобрались с немецким имуществом, чемодан чудовищный взломали. Найдя там белье, носки, козырный фонарик, для которого не требовалось батареек: надо только на ручку нажимать, а внутри – динамо-машина. Колоду карт лейтенант было собрался выкинуть, но Середа вступился, уговорил. Нашлось и для бритья много всяких пустяков, что, в общем, было неплохо.

Потом оторвались от разбора трофеев, распределили время караула и завалились спать – утром вставать рано. Перед отбоем новоиспеченный старшина еще быстро проверил – сколько в группе оружия и боеприпасов. Со всем этим брезентом спать стало куда комфортнее, и ночь прошла уютно даже.

Сон, приснившийся бойцу перед самым пробуждением, был какой-то нелепый и потому неприятный, хотя вроде как дом приснился. Открыв глаза, Семенов еще некоторое время шевелил губами, продолжая убеждать жену, что боров Борька никак не мог опороситься. С другой стороны, при этом он сам знал, что в загоне с боровом откуда-то взялись три подсвинка, что совсем запутывало дело. Прогнал остатки сна, мимолетно попеняв себе, что могло бы присниться что-нибудь поприятственнее, а не глупые разборки на тему не пойми откуда взявшихся подсвинков, которые в хозяйстве, разумеется, пригодятся, но… Тут остатки сна улетучились полностью, и красноармеец забыл, что ему там снилось, как это обычно и бывает утром.

Забот у него был полон рот, как и полагается рачительному старшине, на которого свалились несуразное подразделение и куча всякого добра. Еще ночью, сидя свое положенное время часовым, чуть совсем голову себе не сломал, думая над простой в общем-то вещью. Один человек может тащить на себе самое большее – два пуда груза. Это чтоб и пройти сколько-то прилично, и не сдохнуть по дороге. А оба раненых весили самое малое пуда четыре каждый. Да оружие тянуло пуда на два. А в группе было всего-навсего четыре здоровых бойца, да командир, да раненный легко Середа. И получалось, что при полной нагрузке ничего толкового, кроме раненых и оружия, просто не утащищь. Даже жратву. А бросать все нажитое непосильным трудом страшно не хотелось, кушать-то хочется всегда, как говаривал сержант Драгунский. Это соображение мешало думать, не получалось так двигаться к своим. Только если перекатами – отнес раненых, вернулся за остальным. Но тогда очень медленно выйдет. И опять же будет перерасход жратвы, которой и так не возы в обозе. Прямо хоть снова на большую дорогу иди машину брать в трофей. Так теперь грузовик уже нужен, в легковушку не влезть всем.

Лейтенантик сидел, дежурил, ухитряясь при этом чистить свой карабин и держа под рукой на всякий случай «мосинку». Глянул на проснувшегося, кивнул, показав, что заметил шевеление. Остальные пока еще дрыхли, похрапывая и посапывая на разные лады.

– Доброе утро, тащ летнант, – не вполне по уставу, но дружелюбно приветствовал начальство Семенов.

Начальство в ответ кивнуло, не возразив против неуставного приветствия. То ли не поняло, что так боец показывает некую свою независимость, то ли решило не обострять ситуацию.

– Посчитали имущество? – тихо поинтересовался командир.

– Посчитал. Как ни считай – таки все не унести. Разве что туда-сюда сновать челноком, – ответил красноармеец.

– Значит, будем выбирать, что нести, а что бросить, – пожал плечами лейтенант.

Ну да, хорошо ему так говорить – бросить. Бросить-то оно просто. А потом как раз брошенного и не хватает.

– Вы запишите основное: оружие, боеприпасы, амуницию, снаряжение – проще разобраться будет, – посоветовал Березкин.

– Так у меня ни бумаги, ни карандаша, – развел руками боец.

– Не вопрос, держите, – вынув из своей кожаной командирской сумки тетрадку и карандашик «Тактика», ответил лейтенант.

– Сейчас сделаю. Разрешите вопрос?

Лейтенант, увлеченно и сосредоточенно собиравший затвор карабина, кивнул.

– Как считаете, далеко нам до фронта идти?

– Километров сто пятьдесят – двести. Возможно, больше, – хмуро отозвался спрашиваемый.

– Почему вы раненых с собой тащите?

– Одного раненого тащили, Усов недавно обезножел. – Лейтенант помолчал, детали тем временем под ловкими пальцами словно сами собой сложились в затвор с гнутой рукоятью, потом аккуратно, с тихим щелканьем затвор встал на свое место. Березкин загнал в магазин винтовки обойму, поставил на предохранитель, вытер тряпкой руки.

– Мы хотели Половченю пристроить местным. Село выбрали такое богатое, черт его дери. Даже самого его убедили, хотя очень ему не хотелось к гражданским, из-за его раны… Ну отправил ребят на разведку. А они вернулись – молчат. И мрачные. Спрашиваю – что? А оказалось, что немцы за помощь красноармейцам гражданских просто вешают. Вот и в этом селе у фельдшерицы трое раненых бойцов и командиров Красной Армии было на лечении. Их пристрелили, а ее в назидание повесили. Прямо как была – в белом халате. В самом центре села. Я даже не поверил. Оказалось – правда. Но не полагается во время войны так поступать, это не по-военному! Медиков и раненых защищают конвенции! Не понимаю, что такое у немцев случилось – в Первую мировую, точно знаю, не вешали они медсестер. А тут – не пойму; может, самоуправство? – Он вопросительно посмотрел на бойца.

– Не похоже, – пожал плечами Семенов.

– Какие соображения?

– Не держат они нас за людей. – Тут Семенов вспомнил, что лейтенант – тоже явно горожанин, как и Леха, и добавил для понимания: – И за скотину не держат. Под себя землю расчищают. И мы тут для них – лишние. Навроде лебеды-крапивы в огороде.

– Почему вы так решили? – внимательно глянул собеседник.

Тут Семенов вовремя прикусил язык, чуть не брякнув про приключения в плену, где на немецкое милосердие и соблюдение «канквекций» этих непонятных нагляделся своими глазами. Вспомнил уговор с Середой, потому постарался вывернуться:

– Видели не раз, как немцы наших пленных гонят. И как кто устал или ранетый – так добивают. Колонна пройдет – на дороге и в канавах трупов полно, – не стал распространяться красноармеец.

Да и то: начнешь цветасто говорить – сразу ведь спросит собеседник, где и когда видал. Ну и получится, как с той голой Сусанной. Так-то вроде лейтенант – лопух лопухом, малец совсем, но ведь – командир. Значит, не так уж прост, учили его всяким разным штукам. Да и котелок у него варит – вон немецкую винтовку собрал ловко. А вообще – надо бы время улучить и поговорить всем четверым – что да как было, чтоб впросак не попасть.

– В общем, оставлять раненых можно только там, где народу шляется немного, да чтобы эти поганые немцы не болтались. И – да, я прекрасно понимаю, что летчику тут делать нечего и его надо к нашим. Сам такое обеспечивал, было дело. Но своих бросать – никуда не годится, и я своих бойцов не брошу. Поднимайте людей, нечего нам тут рассиживаться, – подвел итог Березкин.

Поднялись быстро: то, что от места с битым автомобилем и парой трупов совсем близко, – поторапливало.