Малыгин Н.В.

Николай Васильевич Малыгин – мой земляк, родом из села Коржевка Инзенского района Ульяновской области. Собирать материалы о фронтовиках сейчас непросто. Затрудняет общение возраст собеседников, порой раздражение пожилых людей, которые чувствуют себя забытыми. И просто нежелание вспоминать о страшных днях войны. В большей степени это касается городских жителей. С сельскими земляками попроще. Они с серьезностью относятся к моей работе. Мы подолгу беседовали с Николаем Васильевичем. Он рассказал мне свою военную судьбу и даже поделился воспоминаниями о пребывании в штрафной роте. Эту страницу биографии он не то чтобы скрывал, но старался о ней не упоминать. «Ну, уж если начал писать, пиши тогда всё», – подумав, объявил Николай Васильевич.

Я родился 14 апреля 1924 года, в селе Коржевка, в 45 километрах от станции Инза. Село наше большое, расположено в окружении лесов, в километре от реки Сура. Места красивые. Я их ни на какую Швейцарию не променяю. Поляны среди березовых рощ в июне усыпаны земляникой. Она поменьше городской, садовой, зато запах и вкус совсем другой. Перед войной и во время войны, когда сахара не было, мы как лакомство ели наше «фирменное блюдо». В большую миску мама насыпала собранную землянику, часть ягод давила ложкой и заливала молоком. Сидели всей семьей и хлебали вкуснятину.

Семья у нас была большая. Пятеро детей. Старшая сестра, Катя, 1923 года рождения, затем я, еще две сестры и самый младший, Федя, 1929 года. Еще с нами жили родители отца. Так что за стол садились без малого десяток человек. Умиляться нашей довоенной жизнью не буду. Хотя тогда проще было. Люди так за деньгами не тянулись, помогали друг другу. В колхозе платили слабо. По осени отец, дед и старшая сестра получали мешков пять ржи, сколько-то гороха, свеклы, чего-то еще по мелочи. Картошку выращивали сами, вспахивали по весне бороной огромный огород. Урожаи были хорошие, ульяновская картошка славится. В лесу собирали ягоды, грибы, орехи.

Деревенская жизнь интересная, хотя трудиться приучают с малых лет. У нас многие выращивали гусей. Умная птица, но своенравная, хлопот с ней много. Часто уходят за два-три километра от дома, плавают в озере. Украсть гуся (не было у нас тогда краж!) невозможно. Если чужой человек схватит зазевавшегося гусенка, вся стая поднимает гогот. К ней присоединяются остальные стаи. Шум стоит по всей округе. Ходишь, ищешь свой выводок, гонишь хворостиной домой или пасешь на лужайке, чтобы опять не удрали.

Вспоминаю, как носили еду отцу и другим мужикам на покос. А еда такая. Малосольные огурцы с рассолом из погреба, горячая картошка. Все в тряпки замотано, чтобы рассол не нагрелся, а картошка не остыла. Еще хлеб домашний, яйца, зеленый лук. Холодный рассол наливали в большую чашку, крошили туда огурцы, лук и хлебали, заедая картошкой и яйцами. Нас, детей, косари вместе с собой сажали. Ох, вкусно было! Затем ложились в тень и, закрыв лицо платком от оводов, спали час-полтора. Домой возвращались гордые, с пустой глиняной посудой. Большое дело. На обратном пути собирали землянику, мелкие ранние грибы-маслята. Ну, это когда нам лет по десять-двенадцать было. С четырнадцати мы уже наравне со взрослыми сено косили.

Колхозных трудодней и огорода на большую семью не хватало. Хочешь, опишу, какая «мебель» у нас была? В проходной комнате, она же кухня-столовая, вдоль стены тянулась лавка. Самодельный стол, табуретки, деревянная кровать, на которой спали дед с бабкой. В «передней комнате», то бишь зале, тоже все было самодельным: платяной шкаф, стол, табуретки, еще две деревянных кровати, где спали сестренки и мы с братом. У родителей имелась отдельная спальня за тонкой деревянной перегородкой, которая свободно пропускала все звуки. Из покупных вещей имелось большое зеркало и два самовара. Посуда состояла из чугунков разного размера и глиняных горшков. Ложки были оловянные, большие, круглые.

Об электричестве мы не слыхали. Перечисляю все не потому, что хочу подчеркнуть бедность. Бедными мы себя не считали. Тогда ведь как считалось? Не голодаешь, обувка-одежка имеется, значит, нормально живешь. Отец и мать хотели, чтобы я закончил десять классов. Не получилось. Денег в семье не хватало, вернее, не водилось совсем. Из колхоза никуда тебя не отпускали, заработать на стороне возможности не было.

После седьмого класса отец устроил меня на лесопильный завод (заводик!), в деревне Проломиха, в тринадцати километрах от нас. Завод считался государственным предприятием, платили там по сельским меркам очень неплохо. Правда, пришлось жить на квартире. Летом я приходил домой на воскресенье, а зимой чаще двух раз в месяц не получалось. Гордился, что на мои деньги покупали материал на одежду, обувь, посуду, «городскую» белую муку, сахар.

Война обрушилась внезапно. Конечно, все мы переживали отступление Красной Армии, радовались разгрому немцев под Москвой. В феврале сорок второго года взяли в армию отца. К тому времени пропали без вести два моих двоюродных брата, погиб дядька. В апреле должны были призвать меня. Оглядываясь назад, понимаю, что не выжил бы во время жестоких боев сорок второго года, но спасла броня. Из наших высоченных мачтовых сосен гнали ценную доску для нужд фронта. Работал по двенадцать-четырнадцать часов без выходных, дома появлялся редко.

В конце августа сорок третьего года получил повестку К тому времени меня так умотала работа, что я рвался на фронт. Подальше от непрерывного визга электропил, бесконечных смен, когда буквально засыпал, и раза два чуть не попал под зубья пилы. Работа на оборонном предприятии была не просто тяжелой, а выматывающей. Смену часто удлиняли на два-три часа. Поужинаешь, брякнешься на кровать, уже пора вставать. Не поверишь, на ходу досыпал, пока на работу шагал. Ноги сами вели. Я завидовал молодым лейтенантам с орденами, о которых писали в газетах. Чем я хуже?

Что такое война, я не имел представления. Разбили немцев под Сталинградом, на Курской дуге. Ура, мы побеждаем! Идет мощное наступление, которое не остановить. В село вернулись несколько человек, ставшие инвалидами. Крепко выпив, они пытались рассказать, что испытали. Но сильно распускать языки тогда не давали. Знаю точно, что одного мужика забрали в Инзу за то, что он слишком хорошо отзывался о немецких самолетах. Там он просидел в кутузке месяц или два, как-то избежал суда «за паникерство», но вернулся очень молчаливым. Может, и правда, не следовало в такие трудные времена рассказывать об армадах немецких самолетов. Фронтовикам требовалось излить душу, а им не давали.

Я попал в Саратовское артиллерийское училище. Мы изучали дивизионные пушки Ф-22, легкие «полковушки» с укороченными стволами, а затем знаменитую ЗИС-3, которая считалась лучшим противотанковым орудием.

Что могу сказать об учебе? Артиллерия России всегда находилась на высоте, сильны были традиции. Преподаватели рассказывали о подвигах артиллеристов в Бородинском сражении, в Крымской, Гражданской войне. Я не говорю о действиях нашей артиллерии в Отечественной войне. Здесь палку явно перегибали, особенно на политзанятиях. Информацию в основном черпали из газет. О том, как батареи подбивали по 10–15 фашистских танков, уничтожали полчища вражеской пехоты. В эти вещи мы мало верили, однако предпочитали помалкивать.