– Своего убил! – ахнул Степан Архипкин.

Я подполз к амбразуре поближе, примерился и бросил легкую РГ-42. Она взорвалась внутри. Двое пулеметчиков, хоть и раненые, выскочили из задней бронированной двери. Не надо было с ними связываться, пулемет замолк, а они убегали. Но я крикнул: «Бей гадов!», и дал по ним очередь. Они обернулись, один ударил из автомата. Я упал. Когда поднял голову, увидел, что Степа Архипкин лежит передо мной и нога в ботинке дергается. Пулеметчиков след простыл, а земляку досталось несколько пуль. Умер он.

Немцев выбили. Не скажу, что главная заслуга принадлежала нашему взводу. Мы своим появлением внесли сумятицу, отвлекли немцев от наступающих цепей. Потери были большие. Меня ранили, когда немцы пошли в контратаку. Ранение паршивое. Пуля пробила правую ладонь у основания пальцев. Ладонь забинтовали, выписали необходимые документы, и я отправился в санбат. Лейтенант Буняк хорошо выпил после боя, пожал мне левую руку, поздравил. От роты осталась одна треть. Семен-гранатометчик тоже получил ранение. Шмон, который вперед не лез, остался в роте. Завидовал нам: «Эх, надо было и мне руку подставить!» Хотя я руку не подставлял, а пулю мог словить и в лицо, и в грудь.

Из санбата меня направили в госпиталь. Там пролежал до середины декабря. Мизинец ампутировали, а безымянный палец не сгибался. Его летом сорок пятого отрезали, когда повторную операцию делали. Звание и медаль вернули. Думал, что меня с покалеченной рукой на тыловую должность назначат. Ничего подобного. Направили в другой полк снова командиром огневого взвода. Участвовал в боях за Будапешт, которые шли с декабря сорок четвертого года по 13 февраля сорок пятого. Город прикрывал подступы и кратчайшие пути в Австрию и южные районы Германии.

Немцы и венгры дрались упорно. Бывало такое, что от нашей батареи оставались одно или два орудия. Подвозили новые пушки, пополняли личный состав, и снова в бой. Получил легкое ранение, но остался в строю. К марту я просто выдохся. Рана болела, оставшиеся на правой руке пальцы гнулись плохо. Пистолет держать было нечем, я его в обоз отдал, чтобы лишнюю тяжесть не таскать. Носил легкий автомат Судаева, который не раз приходилось пускать в ход. За Будапешт меня представили к ордену Отечественной войны второй степени. Я его получил летом, уже после Победы, когда лежал в госпитале. Позже мне вручили медаль «За взятие Будапешта».

Последние полтора месяца войны провел на должности начальника артвооружения полка. Из дивизии на батарею приехали проверяющие. Я отдал подполковнику честь, ладонь кривая, безымянный палец, как сухая палочка, торчит. Он спросил у командира полка: «Почему инвалиды воюют? Здоровых не хватает?» Отвечаю: «Я не инвалид. Со своими обязанностями справляюсь». Подполковник опять: «Что про нас американцы подумают? Пусть парень где-нибудь при штабе служит». Так решилась моя дальнейшая судьба.

Тыкали мне моим грехом и штрафной ротой? Умные люди – нет. Однажды в бою начштаба звонит, чем-то недовольный. Филонишь, мол, Малыгин. Опять в штрафную роту угодить хочешь? А командир полка меня уважал. Я орден Отечественной войны благодаря ему получил. Он приказал повторное представление написать, хотя должность к тому времени у меня была тыловая, на побегушках. Просто оценил мои действия в боях за Будапешт. Орденом этим я горжусь. Отечественную войну первой степени получил в 1985 году. Ну, тогда всех участников награждали, не глядя на заслуги.

Демобилизовался осенью сорок пятого. Встретили меня с почетом. Председатель колхоза мяса выписал, хорошего хлеба. Родня и вся улица собралась, три дня гуляли. Потом стали думать, куда меня определить. Возвращаться на лесопильный завод не хотел, да и что там делать с покалеченной рукой? Значит, привыкай к колхозной жизни. Работал, как все, затем столярную мастерскую возглавил, в бригадирах ходил. После Германии тяжко было смотреть на нашу нищету, непроезжие дороги, кучи навоза в каждом дворе. Но все равно жили, смеялись, на свадьбах отплясывали.

Николай Васильевич закрыл ладонью диктофон: – Выключи ты его, а то наболтаю невесть чего. Знаешь, почему я штрафную роту вспоминаю? Мне те дни в Венгрии на всю жизнь врезались. Похоронил я там себя. Когда в госпитале оклемался, как с того света вернулся. Я это поле до последней ложбинки запомнил, пока второй атаки ждал. Знал, что она последней будет. А вот все живой. Из моих одногодков никто с фронта не вернулся. Ну, может, один или два. На танцы приду, там одни подростки и девки перезревшие. Женихов на войне поубивало, они на меня, как на чудо, смотрели. Покружился с ними, а вскоре женился. Дети уже сами дедами стали. У меня трое правнуков. Жизнь быстро летит. Как будто вчера на лесопилке работал. Иду пешком тринадцать километров, дорога, сосны, ручьи. Молодой, веселый. Ладно, чего уж тосковать. Все нормально. Лишь бы войну не затеяли.