Лена помогла Юле переодеться, надеть парик и накраситься.

Все, кто когда-либо видел игру Юли на сцене, пророчили ей славу, отмечая талант, мастерство и природное чувство ритма и гармонии. Юля играла, не вживаясь в роль, – это роль как будто органично вживалась в неё. И было неважно, проходная это роль или заглавная. У Юли всегда был нужный темп, что даже самая незначительная героиня не оставалась без внимания. Ей всегда было важно представить свою героиню так, чтобы зритель почувствовал какое-то родство с ней, может быть, вспомнил что-то из своего прошлого, простил себя. Юлины героини были яркими, ищущими, запоминающимися.

Открытие сезона начинали спектаклем по мотивам «Идиота» Достоевского, в котором Юля играла Настасью Филипповну.

Последние штрихи в образ Юли – парик и чёрные, смоляные брови – Лена внесла буквально за несколько минут до выхода на сцену.

Юля вышла на подмостки, чувствуя, как её лихорадит. Ей хотелось пить. Всё тело била дрожь, и даже не из-за температуры, а из-за того, что она не знала, как теперь поступить. Куда идти? Бежать с Костей? А что, если Штейн найдёт их? А ведь он обязательно найдёт. Он сделает всё, чтобы найти их. Остаться со Штейном? А как же Костя? Он не простит её. Он не сможет этого понять. Всё, – дверца ловушки захлопнулась, и выхода нет.

Юля никогда ещё не чувствовала себя такой загнанной и униженной. Никогда не чувствовала такого отчаяния и страха. Но хуже всего было то, что этот страх передавался её героине. Юля металась по сцене, как затравленное животное, резко выкрикивала фразы, которые нужно было говорить спокойным, надменным тоном. Заламывала руки. Она почти рыдала там, где нужно было лишь всхлипнуть. И на публику она смотрела не с вызовом, а со страхом.

Заметив в одном из дальних рядов фигуру Штейна, она так испугалась, что готова была убежать со сцены. Никто не мог понять, что с ней происходит. Зрители были шокированы. Мать Юли и Костя сидели как громом поражённые, не понимая, что с ней происходит. Юлино актёрское обаяние исчезло, лицо её выражало страх и настоящую женскую боль. Юля и сама чувствовала, что играет плохо, но ничего не могла поделать. Ей было всё равно. Все мысли занимал только Костя. Её терзало ощущение чего-то непоправимого, какой-то беды, которая скоро произойдёт.

Занавес опустился. Однокурсники в растерянности стояли и смотрели на Юлю.

«Вот коза, – услышала Юля чей-то шёпот. – Если из-за этой дряни мы провалимся, я её изобью – и плевать мне на её богатых любовников и Костю».

Юля оглядела всех и заплакала.

«Простите меня!» – произнесла она тихо и убежала со сцены.

Занавес снова открыли, но Юля так и не вышла к зрителям.

Пробежав по коридору, она заперлась в гримёрной. Нашла припрятанные бутылки вина, откупорила одну и выпила почти половину. Раздался стук в дверь.

– Я не хочу никого видеть! – закричала Юля.

– Это я, Костя. Пусти меня, открой.

– Уходи! Тебя я тоже не хочу видеть.

– Юля, не говори глупостей. Мне Лена сказала, что у тебя температура, тебе плохо. Надо всё объяснить мастеру, тебе могут дать второй шанс.

– Никто не даст мне второй шанс, Костя. Его просто не может быть. – Юля закрыла лицо руками.

– Открой, прошу тебя. Не сиди взаперти, твоя мама ужасно волнуется.

– Мама, мама… – произнесла Юля. – Боже, как же она, наверное, переживает. А ей скоро уезжать.

– Юленька, мы все переживаем. Открой дверь, прошу тебя.

Юля встала. Её пошатывало. Она открыла дверь. Костя посмотрел на неё, улыбнулся. Юля тут же обхватила его руками и заплакала.

– Ну что ты, что ты… Это не конец света, прекрати. – Костя думал, что причина Юлиных слёз – её плохое выступление.

Юля вытерла слёзы ладонью и спросила: «А где мама?»

– Она внизу ждёт. Надо домой заёхать, а потом на вокзал.

Юля кивнула, и, обнявшись, они вышли из института.

Садясь в такси с мамой и Костей, Юля заметила Штейна, стоявшего на углу Нового Арбата и наблюдавшего за ними. Он самодовольно улыбался, покуривая сигару. Юля вздрогнула, опустила голову, и ещё сильнее сжала ладонь Кости, словно прося, чтобы он её никуда не отпускал. Костя удивлённо взглянул на Юлю, не поняв этот жест.

По дороге к вокзалу спокойствие Юли сменилось непривычной ей эксцентричностью. Она сильно жестикулировала, то и дело посматривала на себя в зеркало. Затем вытащила из сумки влажные салфетки и с яростью начала стирать остатки макияжа. Вино одурманивало Юлю. Она не переставая говорила, обвиняя всех подряд в том, так плохо сыграла сегодня: осветители выставили плохой свет, и в зале было как-то душно, и публика была какая-то равнодушная, и вообще невозможно жить в таком сумасшедшем ритме. Костя, державший её всё время за руку, чувствовал, как та дрожит. Он взглядывал на Юлю мельком и тут же отводил взгляд, потмоу что не понимал, что с той происходит. Юля же старалась на него совсем не смотреть – знала – одно лишнее слово, один его вопрос и она разрыдается тут же.

Как только поезд, на котором уезжала Елизавета Михайловна, отошёл от платформы, Юля попыталась быстрее отделаться от Кости. Но тот почти с силой остановил её, притянул к себе и тихо спросил: «Что случилось? Где ты была весь день?» Юля отступила на шаг и, склонив голову вниз, молчала. Она смотрела на грязный оплёванный асфальт на платформе, краешком туфли трогала брошенный окурок. «Где ты была?» – настойчивее спросил Костя, чувствуя, как начинает злиться. Он и без Юлиного ответа догадывался, с кем она была, но ждал, что она сама произнесёт это. «Да, чёрт тебя побери, что ты молчишь?!» – почти закричал он. Юля вздрогнула и автоматическим жестом поднесли ладони к ушам. «Не кричи!» – умоляюще сказала она. Костя, нагнувшись, постарался заглянуть Юле в лицо, но та отвернулась и заплакала. Прохожие посматривали на них. «Юля, Юля, – Костя умолял, – да скажи мне, что с тобой?»

– Ничего со мной, оставь меня в покое!

– Где ты была? С ним!

– Да! Со Штейном!

Костя молчал. Он судорожно начал искать в карманах сигареты, не понимая, зачем это делает. Но почувствовав первую слезу на собственной щеке – разозлился. «Размазня! – подумал он про себя. – Что ты тут реветь собрался?! Прекрати!» Но именно прекратить-то не мог. Было больно. Ах, как ему хотелось, чтобы какой-нибудь подонок подошёл к нёму и навязался с нахальной фразой, чтобы можно было подраться, чтобы кто-нибудь хорошенько ударил его по лицу, чтобы кровь брызнула из носа, чтобы была настоящая физическая боль, а не вот эта, которую невозможно понять, остановить. «А-а-а-а!» – заорал Костя. Он с силой рванул Юлю за руку, притянул к себе. Та в страхе посмотрела на него. «Чтобы я тебя…», – Костя не мог выговорить до конца. Он почувствовал, как его всего начало трясти, он как-то обмяк, прижался к Юле и заплакал. Та стояла не двигаясь. Осознав, что Юля никак не реагирует на его слёзы, он отошёл от неё. Какой чужой, противной, гадкой показалась она ему в эту минуту. Почему? Почему именно он?