— Мы близко, — сообщила индианка.

Джек прилепил нашлепку к стене, а потом передал остальные своим спутникам.

— Разделимся и проверим путь вперед на небольшое расстояние. Лайонел пойдет со мной. Если кто увидит что-то необычное, крикните. Встретимся снова на этом месте.

Они двинулись по каждому из трех коридоров. Престо снова включил фонарь; в другой его руке был пистолет. Ходящая Одиноко двигалась вдоль стены на ощупь, с ножом наготове. Лайонел держался за ремень Джека, который остановился, услышав впереди слабое эхо голосов.

— Иаков! — выкрикнул Джек.

— Отец! — позвал Лайонел.

Преподобный услышал в туннеле голоса и резко обернулся на звук. Слишком близко, а предполагалось, что мальчик остановит их.

Он вытащил карманные часы: осталось две минуты до того, как Корнелиус подаст сигнал и начнется святое действо. Смех заставил его развернуться к Иакову, хотя тело с трудом подчинялось Дэю.

— Кого-нибудь ждешь? — с улыбкой осведомился раввин.

Из глубин под ямой донесся протяжный рокот.

— Можно сказать и так. — Преподобный улыбнулся.

Фрэнк поднял руки вверх, Канацзучи наставил винтовку ему в спину. Черт возьми, может быть, черная одежда Молота сойдет на расстоянии за их униформу и им удастся подобраться поближе. Потому что, если не удастся, все остальное уже не будет иметь значения.

Они двинулись по насыпи к пулемету, когда первый чернорубашечник заметил их. Предупреждение распространилось по шеренге и достигло пулеметного расчета прежде, чем это могли сделать они. И тут из-за угла церкви вышел Корнелиус Монкрайф.

— Две минуты! — выкрикнул он.

Двое чернорубашечников вытащили засов из скоб на дверях. Створки распахнулись, и пулеметчик направил ствол внутрь. В этот момент Корнелиус увидел направлявшихся к нему Фрэнка и Канацзучи и двинулся им навстречу, на ходу вытаскивая пистолет. Оленья Кожа прикинул, что они должны сойтись как раз напротив пулемета, заодно отметив, что пулеметная лента заправлена и оружие снято с предохранителя.

— Что это за чертовщина? — спросил Корнелиус.

— Один из незваных гостей, — пояснил Канацзучи.

— Привет, Корнелиус, — произнес Фрэнк. — Помнишь меня?

Корнелиус воззрился на него, брови изогнулись, как гусеницы. Затем Макквити увидел, как сузились его зрачки, а рука стала поднимать пистолет.

— Придурок! — бросил Фрэнк, мгновенно вскидывая кольт. Шесть выстрелов прогремели почти одновременно, и шесть пуль выбили кровавый круг вокруг сердца врага.

Канацзучи, развернувшись, разрядил винтовку в людей у пулемета, убив троих, и, прежде чем бойцы в линии по обе стороны успели отреагировать, выхватил «косца» и бросился в атаку на правый фланг.

Фрэнк прыгнул к пулемету и снова повернул его влево; внутри собора он уловил проблеск: луч лунного света, падавший сквозь круглое, застекленное красным окно, отражался от массы людей в белом. Его рука нащупала гашетку, и очередь, полоснувшая по земле левее вражеской линии, взметнула в воздух пыль. Черт, пулемет не пристрелян! Долбаные вояки не имели долбаного понятия о том, как содержать в долбаной боеготовности их долбаное вооружение!

Шеренга людей в черном ответила огнем. Оленья Кожа, не прекращая стрелять, выровнял ствол и переместил его вправо, обрушив град пуль на противника. Под огнем строй разорвался и рассеялся. Люди разбегались, бойцы из задних рядов при виде упавших товарищей поворачивались и устремлялись в укрытие.

Пуля прострелила Фрэнку сапог, раздробив левую лодыжку. Он пошатнулся, но стрелять не перестал. Другая пуля обожгла верхнюю часть правого бедра.

«Кость не задело», — подумал Фрэнк, рыча от боли, но не выпуская гашетку.

Следом за Фрэнком на правый фланг линии обрушился, безостановочно работая «косцом», Канацзучи. Он стремительно врубился в самую гущу врагов, и они даже не могли выделить его среди своих для прицельной стрельбы, а ярость атаки отвлекла их внимание от пулемета. Чернорубашечники только и успели понять, что на них напал человек с клинком, движущийся с быстротой ветра. Правда, они все равно повели беспорядочный огонь, но выпущенные наугад пули или не находили цель, или разили своих. Казалось, что пули пролетали сквозь атакующего, не в силах повредить ему, тогда как его клинок отрубал конечности и вспарывал животы, двигаясь так, словно жил самостоятельной жизнью.

Десять человек пали, прежде чем остальные побросали оружие и бросились бежать. На каждую его жертву приходилось всего по одному удару: японец сеял смерть с ужасающей экономностью. Как только пал последний противник, Канацзучи, не помедлив, исчез за правым углом церкви, нацелившись теперь на расчет второго пулемета.

Последнего чернорубашечника на своей стороне Фрэнк достал, прострелив насквозь земляную насыпь, за которой тот попытался укрыться. Для этого пришлось жать на гашетку, пока не кончились патроны, а когда он потянулся за новыми и случайно задел ствол, ему обожгло руку.

Рой пуль со свистом пронесся над его головой. Фрэнк посмотрел сквозь пространство собора и увидел ствол оружия, полыхавший вспышками, из распахнутых дверей на другом конце. Люди в белом отчаянно кричали; пули косили их как траву.

Пуля зацепила левое плечо, и Фрэнк резко присел. Большинство их выстрелов по-прежнему приходилось слишком высоко. Плечо теперь не работало, так что он, оставаясь внизу и кое-как управляясь здоровой рукой, выудил из патронного ящика последний патрон, вложил в патронник и нажал на гашетку. Выстрел разбил окно над дверьми, и вниз дождем посыпались осколки красного стекла.

Началась стрельба. Первым застрочил пулемет, установленный позади собора. Те, кто находился у переднего входа, еще только готовили орудие к бою, а остальные чернорубашечники вели прицельный ружейный огонь. Из храма, перекрывая треск выстрелов, слышались отчаянные крики.

Иннесу было непросто удерживать оружие раненой рукой, и каждый выстрел отдавался в ней болью, однако все трое тщательно прицеливались и, выведя пулемет из боя, прежде чем он успел полить свинцовым дождем избранный сектор обстрела, подстрелили двоих, попытавшихся заменить пулеметчиков, и стали целиться по стрелкам с винтовками.

Стреляли молча, полностью сосредоточившись на своей смертоносной работе. Перезаряжая оружие, Дойл бросил взгляд на Эйлин: она определенно не забыла, как вести огонь.

Первые выстрелы отдались в решетках над головой Иакова металлическим эхом. Преподобный Дэй неистово заметался по кругу с открытыми карманными часами в руке.

— Нет, нет! Где колокола? ГДЕ КОЛОКОЛА?

Интенсивность огня непрерывно возрастала; он отдавался по помещению оглушительным эхом. Иаков молчал и не шевелился: сейчас он не осмеливался привлечь внимание преподобного, поскольку не был полностью уверен в том, что слышал во тьме лабиринта голос сына, выкликавший его имя.