Эмму в эту минуту с такою новой остротой поразила разница между Робертом Мартином и мистером Найтли в чертах, во всей повадке, — столь живо было для нее воспоминанье о совсем недавних перипетиях Гарриет, столь явственно звучали в ушах слова, произнесенные с такою горячностью: «Я даже не взгляну теперь в сторону Роберта Мартина!», что она искренне рассчитывала получить в ответ подтверждение, что эта новость в известной мере преждевременна. Иначе и быть не могло!

— И вы смеете так говорить? — вскричал мистер Найтли. — Смеете принимать меня за полного болвана, неспособного уразуметь, о чем с ним разговаривают?.. Чего же вы заслуживаете после этого?

— Я? Я всегда заслуживаю самого лучшего обращенья, так как другого обращенья с собою не терплю, — а потому извольте дать мне прямой и четкий ответ. Вы совершенно уверены, что правильно поняли, в каких отношениях состоят теперь мистер Мартин и Гарриет?

— Я уверен, — отвечал он очень внятно, — что он сообщил мне о ее согласии, ясно и недвусмысленно, и, кажется, располагаю доказательством, которое вас в этом убедит. Он спрашивал у меня совета, что делать дальше. Сколько ему известно, единственный человек, который может располагать какими-то сведениями о ее родных и близких, — это миссис Годдард. Прилично ли ему, на мой взгляд, обратиться к ней? Я уверил его, что вполне. Тогда, сказал он, он постарается в течение дня побывать у миссис Годдард.

— Вот теперь я удовлетворена, — уже не пряча сияющей улыбки, отозвалась Эмма, — и от души желаю им счастья.

— В вас совершилась существенная перемена с тех пор, как мы последний раз беседовали об этом предмете.

— Надеюсь — потому что тогда я рассуждала, как дурочка.

— Я, впрочем, тоже переменился, потому что теперь охотно соглашусь, что Гарриет обладает всеми достоинствами, которые вы называли. Я, ради вас и ради Роберта Мартина — имея все причины полагать, что он влюблен в нее не меньше прежнего, — предпринял кой-какие шаги, чтобы лучше ее узнать. Часто и подолгу с ней разговаривал — вы сами, должно быть, замечали. Подчас, признаться, мне казалось, что вы подозреваете меня в поползновеньях замолвить словечко за несчастного Мартина — чего, надо сказать, никогда не бывало… Так или иначе все мои наблюдения убедили меня, что это простодушная, славная девица, самых серьезных правил и очень здравых понятий, которая будет искать счастья для себя в привязанностях и полезных трудах семейной жизни… Во многом она всем этим, несомненно, обязана вам.

— Мне?! — качая головой, вскричала Эмма. — Ох!.. Бедная Гарриет… — Но вовремя спохватилась, покорясь необходимости принимать не совсем заслуженную похвалу.

Скоро их беседе положило конец появление ее батюшки. Эмма не жалела об этом. Ей хотелось побыть одной. В душе у ней царили сумбур и недоуменье, это мешало ей собраться с мыслями. Ее так и подмывало крикнуть, запеть, пуститься в пляс — надобно было походить по комнате, поразмыслить, разобраться, посмеяться — без этого она сейчас ни на что путное не годилась.

Мистер Вудхаус пришел объявить, что Джеймс пошел закладывать карету для ежедневной с недавних пор поездки в Рэндалс, дав Эмме повод немедленно выскочить за дверь.

Можно себе представить, какая радость ее переполняла, какая благодарность судьбе, какое восхитительное чувство облегченья! Единственное облачко, темное пятно — забота о будущности Гарриет — благополучно устранилось; все складывалось так счастливо, что становилось даже страшновато… Чего ей оставалось желать? Ничего — лишь сделаться более достойной его, который во всех движениях души и сужденьях обнаруживал неизмеримое превосходство над нею. Лишь извлечь урок из ошибок, совершенных в прошлом, и впредь вести себя скромнее и осмотрительней.

Серьезны, очень серьезны были и эти благодаренья, и зароки, однако в отдельные минуты она, без всякого перехода, покатывалась со смеху. Нельзя было не покатиться со смеху при мысли о подобной развязке! При мысли о том, чем завершилась сердечная драма пятинедельной давности. Ну и сердечко — ну и Гарриет!

Теперь можно было ждать ее приезда с удовольствием. Теперь все будет удовольствием. Большим удовольствием будет познакомиться с Робертом Мартином…

Отрадней всего средь этих глубоких и серьезных размышлений было сознание, что скоро отпадет всякая надобность скрывать что бы то ни было от мистера Найтли. Кончатся скоро секреты, недомолвки, иносказанья, к которым ей так противно было прибегать. Близилось время, когда она сможет дарить его полной и безграничной откровенностью, что по натуре склонна была приветствовать, почитая своим долгом.

В самом радужном и лучезарном расположенье духа катила она с родителем по знакомой дороге, не все подряд слушая, но со всем соглашаясь, готовая и молча, и на словах поддерживать в нем благое убежденье, что он обязан навещать Рэндалс каждый день, иначе бедная миссис Уэстон может обидеться.

Приехали. Миссис Уэстон сидела в гостиной одна, но едва им сообщили о последних достижениях малютки и изъявили мистеру Вудхаусу благодарность за приезд — на что он явно рассчитывал, — как за окном, неплотно прикрытым шторами, промелькнули две фигуры.

— Это Фрэнк и мисс Фэрфакс, — объяснила миссис Уэстон. — Я как раз собиралась сказать вам, какой приятный сюрприз он преподнес нам сегодня утром. Он пробудет до завтра, и нам удалось зазвать к себе мисс Фэрфакс на целый день… Кажется, они идут сюда.

Через полминуты они вошли. Эмма обрадовалась встрече с ним, но к радости примешивалось смущенье — над обоими тяготел ряд воспоминаний щекотливого свойства. В едином порыве они с улыбкой протянули друг другу руку, но в первые минуты чувствовали себя скованно, когда все уселись по местам, разговор никак не клеился, и, хотя Эмме давно хотелось увидеть снова Фрэнка Черчилла, и увидеть его с Джейн, она уже начала сомневаться, что исполнение этого желанья доставит ей большое удовольствие. Но вот к ним присоединился мистер Уэстон, принесли малютку, и после этого в предметах для оживленной беседы уже не ощущалось недостатка — достало и Фрэнку Черчиллу духу подсесть к ней ближе и заговорить под шумок:

— Я должен сказать вам спасибо, мисс Вудхаус, — миссис Уэстон в одном из писем передала мне ваши добрые слова о том, что вы меня прощаете. Надеюсь, время, истекшее с тех пор, не убавило в вас милосердия. Надеюсь, что вам не хочется взять свои слова назад.

— Ничуть! — тотчас с готовностью подхватила Эмма. — Вовсе нет. Мне чрезвычайно приятно вас видеть, пожать вам руку и лично вас поздравить.

Он искренне поблагодарил ее и какое-то время серьезно, с глубоким чувством говорил о том, как он счастлив и сколь обласкан судьбою.

— Взгляните, разве она не прелесть? — сказал он, указывая главами на Джейн. — Очаровательна, как никогда. Видите, отец и миссис Уэстон не надышатся на нее.

Впрочем, природная шаловливость покинула его ненадолго и, сообщая ей, что скоро должны воротиться Кемпбеллы, он с хитрым огоньком в глазах помянул имя Диксон… Эмма залилась краской и отвечала, что запрещает произносить это имя в своем присутствии.