Нестеров всегда хотел жить на море. Теперь у него был такой шанс. Он переедет куда-нибудь в Анапу, или в Геленджик, где бывал лет 15 назад с родителями. Или даже в Сочи. Устроится там водителем или таксистом. В курортный сезон, об этом знали все, на Черноморском побережье крутились огромные деньги.

А обо всем остальном он забудет, как о страшном сне.

Кашлянув, Нестеров не придал этому значения. Запихнул вилку с макаронами в рот и вернулся к своим авантюрным мыслям. Но затем он кашлянул снова, на этот раз гораздо сильнее. Макароны вылетели изо рта и рассыпались по столу и стоящей на ней жестяной тарелке.

Нестеров опустил глаза и с изумлением увидел, что частично пережеванные в кашу макароны, покинувшие при кашле его рот, были подозрительно красного цвета.

Все еще недоумевая, Нестеров провел тыльной стороной ладони по губам. На коже остался кровавый след. Он открыл рот и засунул пальцы, проведя по зубам. Пальцами Нестеров почувствовал что-то тягучее и теплое. Вытащив их, Нестеров похолодел и внутренне содрогнулся. Пальцы были в крови. Капли свежей красной крови стекали по коже к ладони и костяшкам.

Паника захлестнула его с головой. Нестеров попытался вскочить, броситься к двери и заорать что есть силы, привлекая внимание дежурного конвоира. Тогда его спасут и все будет в порядке. Но тело почему-то одеревенело и не слушалось — оно было словно чугунным, словно чужим. Даже подняться на ноги Нестерову удалось с большим трудом. Он открыл рот, чтобы закричать, и вдруг понял, что не может вымолвить ни слова. Он просто промычал, и с мычанием поток крови вырвался из его глотки, стремительно преодолел пространство внутри ротовой полости и хлынул на грудь.

Нестеров чувствовал, как он истекает кровью, но ничего не мог с этим поделать. Жуткий липкий ужас сковал все его тело. В глазах потемнело. Последней его мыслью было понимание того, что его достали гораздо раньше, чем он мог предположить. А потом Нестеров рухнул на стол. Он снес своим телом тарелку с макаронами, которая, звеня, отлетела в угол камеры, и начал медленно сползать со стола. В этот момент Нестеров чувствовал лишь конвульсию, которая родилась где-то в груди и выталкивала кровь из его организма, которой он заливал себя и привинченный к сырому полу тюремный стол.

Когда Нестеров сполз со стола и рухнул на пол, он был уже мертв.

Жизнь продолжалась.

Еще через несколько дней Рябцев привез Бегину в палату небольшой телевизор. Довольно старенький, — по словам Рябцева, это был их первый с Викой телевизор, который отправился в кладовку и пылился там четыре года с тех пор, как они купили плазму. Рябцев даже приволок антенну и потом долго ее крутил и настраивал, ловя сигналы. Все, чтобы отвлечь Бегина от многочасового созерцания больничного потолка.

В один из дней к нему в больницу приехал Кашин, прямой руководитель — шеф отдела по расследованию особо важных дел главного следственного управления СК. Кашин чувствовал себя неуютно, через каждое слово смущенно кашлял и боялся встретиться взглядом с подчиненным.

— Как… Как самочувствие, Саш?

— Бывало и лучше.

— Но бывало и хуже, да?

Бегин улыбнулся.

— Да, Матвей Геннадьевич. Бывало.

— Говорят, у тебя эта твоя дисфункция пропала? Не знаю, хорошо это или плохо. Но на всякий случай, наверное, поздравляю.

— Боль — не самое приятное в жизни ощущуние. Но она хотя бы дает тебе понять, что ты действительно существуешь. Так что спасибо. Как дела на работе? Что нового?

— Как обычно, Саш, ты же знаешь. Работаем. Меньше работы не становится. Такая служба.

— Что нового по делу?

Кашин тяжело вздохнул, снова кашлянул.

— Тут такая история, Саш… Нелегко говорить. Но я решил, что тебе лучше узнать это от меня, чем от кго-то еще.

Бегин насторожился.

— Что?

— Тебя… Тебе придется уйти из комитета. Из-за ранений. Ты пойми… Тогда, десять лет назад, для тебя сделали исключение. Ты был молод, ты восстановился, а еще ты уже тогда был хорошим специалистом, лучшим в своем подразделении. Я забрал тебя к себе, под свою ответственность. И ни разу не пожалел об этом. Хоть ты и своенравный парень, с заскоками иногда… — Кашин вздохнул. — А теперь тебя снова едва вытащили с того света. Я очень рад, что ты выкарабкался, пойми. Но боюсь, что по состоянию здоровья ты не сможешь больше работать. Это не мое решение, мне велели просто донести до тебя. — Кашин снова вздохнул и повторил: — Мне очень жаль, Саш.

Бегин молчал, он был в прострации. Половину его сознательной жизни работа была для него всем. Той единственной отдушиной, ради которой вообще имело смысл жить такому, как Бегин. Теперь его лишили и этого. Бегин понимал, что это справедливо — после последних ранений он вряд ли сможет бегать, как молодой. Но чувство, что его предали и лишили всего, от этого понимания меньше не становилось.

Но жизнь, как ни удивительно, продолжалась. Просто теперь она оставила Бегина за бортом.

Рябцев больше не вспоминал о первом и последнем громком уголовном деле в ходе своей полицейской карьеры. Его жизнь шла своим чередом, размеренно и однообразно. Рябцев уже начал привыкать, что утром ему не нужно было подскакивать и нестись на службу. Он начал привыкать, что он больше не полицейский. И что дома его никто не ждет. Каждый день он видел лишь пустые стены. Это было невесело — но Рябцев начал привыкать.

Каждый день он навещал Бегина. Через несколько дней стало понятно, хотя вслух этого так никто и не произнес, что общение начинало тяготить обоих. Кроме банды ДТА, странным образом объединившей их на довольно короткое время, у них не было практически ничего общего. Тогда Рябцев стал приезжать реже, но все равно появлялся. Он был обязан Бегину жизнью.

С Викой он не виделся. Лишь один раз они созвонились: после того, как Рябцев обнаружил в своем почтовом ящике письмо. В нем говорилось, что Виктория Рябцева подает на развод. Рябцеву предлагалось явиться через несколько дней в здание ЗАГСа, где они могли обсудить со специалистом все формальности, необходимые для расторжения брака. Тогда Рябцев позвонил ей. Слыша ее холодный голос, бывший опер, к своему удивлению, обнаружил, что ничего не чувствует. Вика для него умерла.

Он был рад. Теперь можно было попытаться начать жизнь заново.

Жизнь продолжалась.

Федор Уколов покинул стены больницы в Москве, где лежал последние несколько недель. Здесь его каждый день навещали друзья. Окрепший и уже забывший о ранении в ногу Нос и остальные ребята. Они живо обсуждали дела их сообщества стритрейсеров, которое за время отсутствия Федора пополнилось новыми людьми. Историю банды ДТА, которую все-таки поймали. Все были уверены, что они приложили к этому свою руку, и гордились собой. Травили байки и анекдоты. Громко смеялись — так, что дежурная медсестра ругалась и угрожала больше никого не пускать. Друзья были рядом все время, но забрать его из больницы Федор все-таки попросил Свету.