– Старая знать сейчас вся здесь, – сказала Морьета. – Не только из Арагата, отовсюду. Съехались на похороны Санлитуна и остались ждать коронации нового императора.

– Зачем? – удивился Каден.

В Аннуре были десятки древних правящих родов, утративших власть с возвышением его семьи. Большая часть их оставалась в своих владениях, проживала наследство предков, зачитывалась хрониками доаннурских времен, когда они сами были хозяевами своих земель и никому не давали вассальной клятвы. Зачем бы им пускаться в долгий путь до Аннура, что им до убитого императора и его пропавшего наследника?

– Чего они хотят?

Морьета развела руками – даже это простое движение вышло у нее заученно элегантным.

– Собственными глазами увидеть нового императора, узнать ему цену. Или ей, – помедлив, уточнила она. – Если сумеют добиться аудиенции, выторговать какие-нибудь мелкие привилегии. Снижение налогов. Торговые льготы. Кто-то просто рвется поближе к средоточию власти – так нищий, сидя у ворот пирующего богача, рассчитывает на объедки.

– То есть мне, даже если я захвачу трон, предстоит иметь дело с десятками недовольных вельмож, – огорчился Каден.

– Кто-то из них мог бы поддержать тебя, – заметил Киль. – Что, правда, оттолкнет других.

Каден попробовал представить, как это будет. Вот он проходит по улицам Аннура, подняв капюшон, стучится в каждую дверь, показывает свои глаза страже, требует признания. Что он им скажет? Как убедит всех и каждого поддержать обездоленного императора без денег и без армии, без опыта правления? «Привет, меня зовут Каден уй-Малкениан. Вы не поможете мне отбить трон у величайшего в аннурской истории полководца? Платить мне нечем, но можете не сомневаться в моей благодарности».

– Этого будет мало. – Он покачал головой. – Получается, как если бы Адер с ил Торньей много лет двигали фигуры, а я только сейчас подсел к доске.

– Все они контролировать не в состоянии, – напомнил Киль. – Это невозможно.

– Они контролируют все, что имеет значение. Армию. Капиталы. Министерство финансов. Может быть, я сумею устроить мелкий бунт – и двое-трое вельмож с отчаяния за мной увяжутся, но это провал. Я уже окружен врагами.

– Ну, что-то же надо делать! – не выдержала Тристе.

Каден готов был расхохотаться. «Что-то же надо делать». За такую мысль его бы выпорол самый добродушный хинский умиал. Хин восемь лет выбивали из него представление, будто можно быть чем-то, делать что-то, что-то иметь. Хинские афоризмы до сих пор звучали у него в ушах в такт дыханию.

«Пустота – это свобода».

«Отсутствие есть истина».

Восемь лет отреза́ть, вычищать, уничтожать и в конечном счете, как раз когда он почти научился отпускать себя, видеть истинную силу пустоты – от него требуют снова все заграбастать.

В первую очередь себя. Потом союзников. Трон. Империю.

Будто он всю жизнь карабкался вверх, пробирался трудной отвесной тропой, а у самой вершины понял, что лез не на ту гору. Хуже того, если сейчас повернуть обратно, отказаться от истины хин, ему нечем ее заменить: он не разбирается в политике и военной тактике, у него нет сети личных связей, нет ни богатства, ни знания света. Ничего. Доска захвачена белыми фигурами Адер, а ему и играть нечем.

– Я не стану играть в эту игру, – тихо сказал он. – Не могу.

– И что? – гневно и испуганно вскинулась Тристе. – Уйдешь? Сдашься?

Каден, покачав головой, обратился к Морьете:

– Сколько человек из знати бывают здесь, в вашем храме?

– Все, кто может, – развела руками женщина. – Все, с кем стоит познакомиться.

Каден набрал воздуха в грудь:

– Я проигрываю, а значит, должен выбирать: сдаться, сопротивляться или…

Он запнулся, проверяя, ясно ли представил себе все возможности.

– Или? – поторопила Тристе.

И тут Каден впервые с тех пор, как вошел в Аннур, улыбнулся:

– Или разбить доску.

«Эта солнечная прогалина, – решила Гвенна, – место для смерти не хуже других».

Она выросла в похожих местах, среди пихт, кедров и елей, среди редких берез, раздвигающих густую хвою, чтобы выбраться на свет. В кронах верещали лесные птахи, дрозды выклевывали во мху семена и букашек. Спокойное место, но Блоха не интересовался ни птицами, ни деревьями. Сигрид с Ньютом уволокли Пирр и Анник в дальний конец поляны, а он обратил мрачный взгляд на Гвенну.

– Давай так, – тихо, устало заговорил он. – Я спрашиваю. Ты отвечаешь. Солжешь – убью. Вздумаешь вилять – убью. Умолчишь о чем-то важном – убью. Когда закончим, я выясню, что мои друзья услышали от твоего крыла, и, если истории не сойдутся, убью тебя.

Особого желания выполнить обещание в его голосе не слышалось, но и пустыми угрозами не звучало.

– А если сойдутся? – спросила Гвенна.

– Тогда обсудим другие варианты.

Гвенна постаралась подобрать резкий ответ из тех шуточек, какими славились кеттрал, но не нашла в себе ни резкости, ни находчивости. Руки до плеч и лицо залиты кровью. Черная форма заскорузла от пропитавшей ее и засохшей крови. И волосы свалялись – от нее же. По большей части ургульской крови, но и Гвенна получила десяток мелких ран, а мышцы словно текли водой после боя с половиной стойбища и ночи на когтях птицы. Да и петля на шее не украшала жизнь.

Да. Блоха их спас, но еще в воздухе дал понять, что не доверяет. Его крыло держалось на поясной сбруе, оставлявшей руки свободными. Гвенне, Анник и Пирр пришлось цепляться за верхние стропы, их хлестал ветер, а крутые виражи грозили падениями из тех, что заканчиваются тошнотным хрустом. Блоха был умен – окажись спасенные менее благодарны, они мало что могли сделать, кроме как цепляться за стропы. Люди Блохи не вкладывали оружия в ножны – хотя особой нужды в нем не было, – а попутчиков обыскали еще в полете: ножи Пирр, лук Анник и мечи Гвенны отправились в холодную темноту внизу, а взамен три женщины получили затяжные петли, именуемые у кеттрал «воротничками смертника».

– Валяй. – Голос у Гвенны жалостно хрипел. – Спрашивай.

Участвует Блоха в заговоре или нет, ее рассказ ничего не изменит. Она ни хрена не понимала, что происходит, а кто не знает, что происходит, тот уж наверняка ничего важного не выдаст.

Вопросы, прямые и четкие, повторялись раз за разом. Почему они бежали с Островов? Что случилось с монахами? Сколько людей погибло в горах? И так далее и так далее, а петля на шее при каждом движении, при каждом вздохе натирала кожу. Сам Блоха был немногословен, и лицо его ничего не выражало. Он нахмурился на предположение об участии в заговоре Давин Шалиль и еще раз, когда Гвенна рассказала о явной связи Балендина с ил Торньей. Множество вопросов ей показались совсем несущественными: какого цвета повязка на глазах у Адива? Чем их кормили ургулы? Гвенна и на них отвечала. Она испытывала странное облегчение: после стольких недель растерянности и смятения ни о чем не надо было думать – нашелся кто-то, кто подумает за нее, и можно просто рассказывать, не пытаясь составить в голове кусочки разбитой мозаики.