class="p1">— Тогда поторопи их, — сказал другой. — Сейчас я сам, — и стал подниматься.

— Говорю, подожди, — одернул его Взломщик. — Хочешь познакомиться с военной полицией?

Разговор прекратился, солдаты молча сидели в кузове, неподвижные и мчащиеся, неистовые в неподвижности, как люди, силящиеся сдвинуть пирамиду, они словно подталкивали едущий грузовик своей нетерпеливостью. Грузовик остановился. Они уже вылезали из кузова, первые спрыгнули еще до полной остановки и уже взялись за гроб. Теперь на перроне никого не было, вернее, им так казалось, могло бы показаться, если б они хоть окинули его взглядом, но они, даже не глядя по сторонам, вытащили гроб из грузовика и снова почти бегом потащили его к своему вагону, стоящему на запасном пути; вдруг чья-то рука начала дергать Взломщика за рукав, и чей-то назойливый голос произнес у его локтя:

— Господин капрал! Господин капрал!

Взломщик скосил глаза вниз. Это была утренняя старуха, сын которой погиб в верденском сражении.

— Уходи, бабуся, — сказал Взломщик, вырывая руку. — Пошевеливайтесь. Открывайте дверь.

Но старуха по-прежнему цеплялась за него и продолжала с жуткой настойчивостью:

— Вы привезли кото-то из форта. Может быть, это Теодуль. Я узнаю его. Дайте мне на него посмотреть.

— Говорю, уходи! — сказал Взломщик. — Мы заняты.

И тут не Взломщик, хотя он был главарем, а один из остальных вдруг резко, негромко выпалил:

— Постойте.

Однако в следующий миг та же самая мысль, казалось, осенила и всех остальных, гроб уже стоял одним концом на полу вагона, четверо держались за другой конец, собираясь втолкнуть его полностью, все замерли и обернулись, а тот солдат продолжал:

— Утром вы что-то говорили о проданной ферме.

— О моей ферме? — сказала женщина.

— О деньгах! — сказал другой так же негромко.

— Да! Да! — Старуха полезла под шаль и достала сумку величиной почти с саквояж сержанта. Тут инициативу перехватил Взломщик.

— Погодите, — бросил он и обратился к старухе: — Если мы покажем его, купите нам две бутылки коньяка?

— Три, — сказал третий.

— И авансом, — сказал четвертый. — Она все равно ничего там не сможет определить:

— Смогу! — сказала она. — Я узнаю! Дайте только взглянуть.

— Ладно, — сказал Взломщик. — Несите две бутылки коньяка и глядите себе. Быстрей, пока не вернулся сержант.

— Да, да, — сказала она, повернулась и побежала по перрону напряженно и неуклюже, прижимая к груди сумку.

— Порядок, — сказал Взломщик. — Суйте его в вагон. И кто-нибудь сбегайте, принесите молоток с грузовика.

На их счастье, крышку было приказано не заколачивать, а лишь временно закрепить (очевидно, по прибытии в Париж тело должны были переложить в другой гроб, более изящный или хотя бы соответствующий назначению), чтобы гвозди можно было вытащить без труда. Они вытащили их, сняли крышку и отпрянули от запаха, взвившегося почти зримо, словно легкий дымок, последнего, легкого, прощального дуновения тлена и смерти, словно труп берег его до этой или подобной минуты с ликующим, дьявольским злорадством маленького мальчишки. Потом вернулась старуха с двумя прижатыми к груди бутылками, по-прежнему бегом или по крайней мере трусцой, теперь она тяжело дышала и тряслась, словно совсем выбилась из сил, потому что, подбежав к двери, не могла взобраться на подножку, пока двое солдат не спрыгнули вниз и не подняли ее в вагон. Третий взял у нее бутылки, но, казалось, она даже не заметила этого. Секунду или две она словно бы не видела гроба. Потом увидела, опустилась, почти упала на колени у изголовья и откинула брезент с того, что некогда было лицом. Они тот, кто это говорил, — были правы: она не могла ничего определить по лицу, потому что в гробу находился уже не человек. Потом они поняли, что старуха и не смотрит на него, просто стоит на коленях, одной рукой касаясь остатков лица, а другой поглаживая остатки волос. Она сказала:

— Да. Да. Это Теодуль. Это мой сын.

Внезапно она поднялась, на сей раз энергично, и оглядела их, не отходя от гроба, взгляд ее быстро перебегал с одного лица на другое, пока не остановился на Взломщике, голос ее был спокойным и сильным:

— Я должна его забрать.

— Вы собирались только посмотреть, — сказал Взломщик.

— Это мой сын. Он должен вернуться домой. У меня есть деньги. Я куплю вам сто бутылок коньяка. Или возьмите наличными.

— Сколько дадите? — спросил Взломщик.

Старуха без колебаний протянула ему закрытую сумку.

— Сосчитайте сами.

— А как вы заберете эт… его? Не понесете же на руках.

— У меня есть телега с лошадью. Она стоит за станцией с тех пор, как мы вчера прослышали, зачем вы едете.

— Как прослышали? — спросил Взломщик — Это же секретное дело.

— Не все ли равно? — ответила она с легким раздражением. — Считайте деньги.

Но Взломщик не стал открывать сумку. Он повернулся к Морашу.

— Иди с ней и подгони телегу. Поставишь у окна с той стороны. И поживей. Ландри может явиться в любую минуту.

Все было сделано быстро. Открыли окно; почти тут же Мораш подогнал телегу, грузная крестьянская лошадь ошалело неслась тяжелым галопом. Мораш резко остановил ее; ему подали из окна обернутое брезентом тело. Он бросил вожжи сидевшей рядом старухе, вскочил на сиденье; взял тело, уложил в телегу и спрыгнул на землю; в тот же миг Взломщик бросил сумку из окна на дно телеги.

— Поезжайте, — сказал Мораш старухе. — С глаз долой. Побыстрее.

Она уехала. Мораш поднялся в вагон.

— Сколько там? — спросил он у Взломщика.

— Я взял сто франков, — ответил Взломщик.

— Сто франков? — изумленно переспросил другой солдат.

— Да, — ответил Взломщик. — И завтра меня будет мучить совесть, что взял так много. Зато выйдет по бутылке на каждого.

Он протянул деньги тому, кто говорил последним.

— Сбегай принеси. — Потом обратился к остальным: — Закройте гроб. Или ждете, чтобы пришел Ландри и помог вам?

Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.

— Корзину он просил вернуть, — сказал ганимед.

— Ну так отнеси, — ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен — не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые