«Я не знаю, для чего мы остаемся праздными свидетелями общего сегодняшнего дела: 15 тысяч лучших солдат, восемьдесят пушек и генерал Милорадович смогли бы сделать немалый перевес. Но говорят, что неприятель отрядил сильную колонну на ту дорогу, которую мы заслонили. Последствие все объяснит. Гром пушек опять усиливается, небо дымится!»[1382]

«Граф Витгенштейн не подвинул Милорадовича из Цейца и держал его там в резерве, намереваясь в сражении, долженствовавшем произойти на другой день, поставить его в первую линию. Милорадович, со своей стороны, полагал, наверное, что за ним скоро пришлют, и был в полной готовности идти в дело. Для поспешного следования хотел он везти часть войск на подводах, которые собрал, сколько мог, в ближайших селениях, и сам находился в ежеминутном ожидании желанного повеления двинуться вперед»[1383].

Но вот иное объяснение происшедшего: «Милорадович, стоявший с 12-тысячным корпусом в нескольких верстах от сего фланга, должен бы атаковать неприятеля, но не сделал сего, как слышно было, будто по личным неудовольствиям своим на Витгенштейна. Может быть, Милорадович и не догадался; но он был извинителен тем, что не обладал достаточными для того способностями ума, а виноваты, конечно, те, которые доверили ему начальство. Я немедленно поскакал к Дибичу[1384], чтобы донести ему о том, что видел, но Дибича не нашел и потому донес о том князю Волконскому, который, кивнув головой, сказал "хорошо" и более ничего»[1385].

В роли строгого судьи генерала Милорадовича и «тех, которые доверили ему начальство» — фельдмаршала Кутузова и государя Александра Павловича — выступает Муравьев-Карский. «Необходимо еще заметить, что когда эти места "Записок" были писаны, Н.Н. Муравьев был только прапорщиком, юношей, едва сошедшим со школьной скамьи»[1386]. Ну, тут уже прибавить нечего…

«Желая на другой день возобновить сражение, Главнокомандующий не употребил в дело корпуса Милорадовича, который простоял 20-го числа в Цейце. Храбрый ученик Суворова плакал, как ребенок, слыша в первый раз в жизни пушечные выстрелы и не участвуя в битве. Советовали графу Витгенштейну послать за его корпусом, но он не согласился, произнеся: "Сражаясь с Наполеоном, должно иметь за собой сильный резерв"»[1387].

А вот что свидетельствовал Михайловский-Данилевский: «Я застал его в совершенном расстройстве. Когда мы остались наедине, он сказал мне: "Я вчера плакал, как ребенок, в первый раз в жизни слышал я пушечные выстрелы и не участвовал в деле! Доложите государю, — продолжал он, — что я буду служить под чьей командой он прикажет, ежели не вверяют мне армии, пусть мне дадут батальон или роту; мне все равно"»[1388].

Новый главнокомандующий «…намеревался 21-го числа поставить Милорадовича в первую линию и, оставшись по окончании битвы на поле для распоряжений, приказал из парков Главной армии, только что в этот день поступившей под его предводительство, снабдить снарядами орудия. На это повеление генерал, в ведении которого парки находились, донес, что они далеко отстали и зарядов не имеется. Граф принужден был отменить свое намерение»[1389].

«На рассвете меня разбудили и послали к графу Витгенштейну узнать от него распоряжения его на наступавший день. Долго я ездил по полям: никто не знал, где Главнокомандующий, наконец, я нашел его на поле, сидевшего с большим хладнокровием. Узнав, зачем я был к нему прислан, он мне отвечал: "В армии находится император, и я ожидаю повелений его величества". Таким образом никто не давал приказаний, государь надеялся на Главнокомандующего, а тот на государя. После сего меня отправили к Милорадовичу с повелением ему государя принять начальство над арьергардом и прикрывать отступление»[1390].

«Войска готовятся к походу. Конница гремит по мостовым, проходя через город. Пехота еще в лагере. С наступлением ночи генерал Милорадович приказал развести большие огни, дабы внушить неприятелю некоторое опасение видеть на крыле своем новое войско. С нашей стороны огни в лагере, с противной — пылающие окрестности Лютцена все небо обагрили заревом. Лошади наши оседланы, мы готовы…»[1391]

«Милорадович должен был прикрывать обе колонны и, удерживая неприятеля, дать время армии совершить беспрепятственное движение к Эльбе. На подкрепление ему назначили принца Евгения Виртембергского, со всей пехотой, бывшей в сводном корпусе Винцингероде, от чего Милорадович усилился шестью тысячами и корпус его простирался до 18 тысяч человек»[1392].

«21 апреля союзники отступили, и Наполеон не замедлил приписать себе в этом нерешительном и случайном для него сражении победу, которая стоила французской армии 15 тысяч человек и 5-ти орудий»[1393].

«Победа была спорная и отнюдь не решающая. Из строя выбыло 30 тысяч человек, в том числе 12 тысяч французов. "Как! — с горестью воскликнул Наполеон, — такая бойня и никаких результатов! Ни одного пленного! Эти люди совсем ничего мне не оставят!"»[1394]

«Надо отдать честь Милорадовичу, что хотя и предшествующие его отступлению войска, шедшие почти ордой, и затрудняли его отступление, но он вел арьергард в отличном порядке и нес на плечах наступление французов и тем много способствовал общему отступлению к Эльбе»[1395].

«Авангард становится опять арьергардом, ибо армии отступают. Генерал-адъютант князь Волконский известил генерала Милорадовича, что государь поручает ему учредить вновь партизанскую войну для действий на сообщения неприятеля в гористом пространстве от Йены до Лейпцига. С этого времени не ожидай подробных описаний, мы в арьергарде; следственно, в беспрерывных трудах и опасностях. Не сходить по целым суткам с лошадей, валяться на сырой земле, не иметь сна и хлеба — вот что нас ожидает и что нам уже не ново»[1396].