шутливой. Неизвестно, когда состоялась эта полуироническая беседа. Возможно, в первые годы работы Рыкова на посту председателя Совнаркома, когда он конкурировал с Каменевым и во многом был союзником Сталина. Возможно, это произошло в 1927 году, когда на XV съезде ВКП(б) Рыков проявил себя как активный сторонник чисток. Возможно, через год-полтора, когда наметился раскол между сталинской группой и правыми— и для первых имело смысл постараться перетянуть на свою сторону авторитетного председателя Совнаркома. Вполне вероятно, что Алексей Иванович тогда не поверил Сталину, посчитал его «протянутую руку» лукавством или принципиальные разногласия на тот момент оказались важнее перспектив союза. Возможно, предложение прозвучало совсем в другой форме и в другом контексте. Важно, что тандем не состоялся: Сталина и Рыкова никогда не воспринимали как дуумвират, между ними не было особых, секретных отношений. Но и, по-видимому, после этого отвергнутого предложения конфликта не случилось. Конечно, было бы наивностью представлять Сталина эдаким простодушным кавказцем, который задумал переустроить страну с учетом длительного развития без мировой революции — и обижался на лицемерных соратников, которые отвергали протянутую руку дружбы. Все гораздо сложнее. Во-первых, они не были единомышленниками, по-разному видели будущее страны, особенно по части отношения к крестьянству, к ускоренной коллективизации. Во-вторых, Рыков — до 1928 года — создавал собственный центр власти и считал необходимым его существование одновременно с партийным руководством, которое держал в своих руках Сталин. У Рыкова — до 1929 года — имелись основания не верить в радикальную победу сталинской группы над всеми и всяческими уклонами. Сама эта группа не выглядела столь монолитной. Да и политическая система, сложившаяся еще при жизни Ленина, не зиждилась на власти одного человека, предполагала одновременную работу нескольких центров управления. Рыков долгое время скептически относился к возможностям Сталина сломать и создать под себя сложившиеся политические традиции.

Но не исключено, что для Сталина этот (или подобный) разговор перевернул отношение к Рыкову. Несколько раз генеральному секретарю удавалось перетянуть на свою сторону колебавшихся старых партийцев — например, Калинина, Куйбышева. Во многом они были схожи с Рыковым — по судьбе, по изначальной самостоятельности мышления. Он мог быть полезен Сталину в еще большей степени — как был полезен в борьбе с Зиновьевым и его соратниками.

Роковым оказался для Рыкова и тактический союз с Бухариным. Оба они были противниками «перегибов» коллективизации и считали, что укрепить экономику можно с помощью нового издания НЭПа — не такого кардинального, как в ленинские годы, но все-таки явного компромисса с частником, с материальным стимулом. Они стали «правой оппозицией» — и с этих пор Сталин относился к ним как к единому целому. А Бухарину он не доверял и имел на то основания. В отличие от Рыкова, Бухарин действительно некоторое время был готов на политическую борьбу и даже контактировал с зиновьевцами… А кардинально откреститься от Бухарина после поражения «правой линии» Рыков не мог. Не только из благородства: он понимал, что ему попросту не поверили бы. После 1829 года доверия между сталинской группой и уклонистами, за редчайшими исключениями, быть не могло. А в стране начиналась смена вех — и Рыков, будучи наркомом связи, был свидетелем и участником этой трансформации. Индустриализация шла в ускоренном режиме — во многом за счет снижения качества производства, а в наибольшей степени — за счет крестьянства, собранного в колхозы. Сталин помнил, что Рыков выступал против высоких темпов этих новаций. И подозревал, не без оснований, что, будучи председателем Совнаркома, он сознательно саботировал решения, с которыми не был согласен. Потому и в наркомах Рыков в конце концов не удержался.

2. «А Рыков при чем?»

В конце сентября 1936 года Рыков сдал наркомовские дела Генриху Ягоде, а через полтора месяца, сразу после октябрьских праздников, его выселили из кремлевской квартиры, к которой семья бывшего предсовнаркома привыкла чрезвычайно. К последним дням их жизни в Кремле относится такое воспоминание Натальи Рыковой. Им прислали приглашение на торжественное заседания в Большом театре, посвященное 7 Ноября. Отставника уже ожидал автомобиль. Но они не могли найти билет! Отсутствовать на таком собрании он не мог: это расценили бы как демонстрацию. И потому Рыков нервничал, они в поисках билета перевернули всю квартиру. Билет нашли в кармане пятилетнего племянника матери, которому он приглянулся из-за красной обложки с портретами Ленина и Сталина… Несмотря на природный юмор, Рыков в те минуты смеяться не мог.

Рыковым предоставили просторную квартиру в доме, к градостроительной идее которого он имел непосредственное отношение, — в творении Иофана «на набережной», напротив Кремля. Комфорт, классические московские виды из всех окон, но… Это здание уже называли «домом предварительного заключения» — слишком многих его насельников арестовывали.

Впрочем, там еще располагался клуб Верховного Совета имени Алексея Рыкова — со спортивным залом и детским кинотеатром. Да и назывался этот грандиозный комплекс Домом правительства. Правда, Алексей Иванович как раз из правительства вылетел и примириться с этим не мог. Он стал отставником, «бывшим». Небо над ним снова почернело, как это бывает перед грозой. Рыков то ждал нового назначения, то впадал в панику, предполагая, что никаких назначений больше не будет, кроме приговора… В новой квартире он не находил себе места. Любопытно, что архитектор Иофан оказался одним из немногих старых приятелей Рыкова, которые и после осени 1936 года не прекратили общение с опальным изгоем. Во многом это заслуга Ольги Руффо, которая считала просто неприличным забывать старых друзей.

21 августа Рыков — еще не отставник, но уже почти обреченный — написал письмо Сталину: «Сегодня в газетах напечатаны показания Рейнгольда, Каменева и Зиновьева. В них они неоднократно упоминают мою фамилию, как человека, который им сочувствовал и с которым они находились в связи… Я утверждаю, что я ничего не знал о той омерзительной злодейской работе, которую вела эта чудовищная организация… Политическая обстановка сложилась вокруг меня такой, что выносить ее совершенно невозможно. Нет сил так жить. Я хочу быть с партией, ее руководством и только с ними. Прошу предать меня суду или указать мне какой-то выход. В результате показаний зиновьевских мерзавцев я стал предметом ненависти для всех политически честных советских людей»[176].

Через неделю Рыков получил очередной удар — в «Правде» вышла передовица, в которой его объявляли меньшевистским прихвостнем, который летом 1917 года, при Временном правительстве, был сторонником суда над Лениным. Рыков собрался с силами, написал Сталину личное письмо, в котором протестовал против такого искажения истории. Но никакой отповеди не последовало. Больше Рыков Сталину личных писем не писал. Во время следствия он, в отличие от Бухарина, пославшего «дорогому Кобе» множество личных посланий,