На первом плане громоздились горы, быстро передвигаясь и то и дело открывая сине-сизые дали, замыкавшие тихие, глубокие фиорды. Ярко-красные домики, как огоньки, окаймляли их берега. Мы так высоко поднялись, что на некоторых остановках выбегали из вагона, чтобы походить по глубокому снегу, а солнце жарко пекло.

Норвегия — прекрасная страна!

Вечером мы приехали в Христианию (Осло), а на следующий день уехали в Стокгольм, где через два дня сели на пароход, чтобы переехать в Раумо. Там мы были уже почти дома.

В Ботническом заливе мы были свидетелями, как утром на рассвете одиннадцать военных немецких судов окружили русский пароход «Улеаборг» и, расстреливая, топили его. Капитан поднял на нашем пароходе шведский флаг и стал поспешно удирать, насколько позволяла машина. Положение наше было очень напряженное. Но немцы, увлеченные своим зверским делом, видимо, сочли наш маленький пароход не стоящим внимания…

* * *

Мы дома, у себя на родине. Отдохнув несколько дней от тяжелой дороги, я энергично принялась за работу. Пересматривала все, что привезла из Испании, Каркассонна и Кре. Много приходилось заканчивать, дорабатывать, приводить в порядок. Рисунки и акварельные наброски из окна вагона в Испании (тридцать четыре) и в Норвегии (пятьдесят) я наклеила в альбомы. На основании привезенных этюдов писала новые вещи. Ясно видела, что в последние три года я сильно двинулась вперед в акварельной живописи. Краски стали насыщеннее, полнозвучнее. Кисть свободнее, решительнее. Весь характер живописи более изощренный, а синтез глубже и смелее… Но война, война…

Мне хотелось принять участие в событиях вокруг, быть чем-нибудь полезной. Но как? Как?

Даю свои вещи на выставку картин в пользу лазарета деятелей искусств, еще на выставку в пользу пострадавших бельгийцев. Посылаю картины на выставки в Вологду, в Киев[569]. Кроме того, наш кружок художников организовал лотерею из собранных картин художников. На вырученные деньги решили устроить маленький лазарет[570] из семи кроватей. Энергичную и добрейшую Анну Карловну Бенуа просили быть заведующей этим лазаретом.

Среди дел и всяких хлопот мне вспоминается один маленький эпизод, который тогда очень меня тронул. Надо было продавать билеты на устроенную нами лотерею. Наше общество просило меня и еще одну знакомую даму отвезти билеты Александру Яковлевичу Головину. Его можно было застать днем главным образом в Мариинском театре, где он работал декорации. Мы туда и поехали.

Хотя он был членом нашего общества, выставляя на выставках «Мира искусства» и бывая на наших деловых собраниях, но близости у него с нами не было.

Огромная мастерская, где он работал, находилась как раз над сценой Мариинского театра. С трудом нас пропустили к нему. Когда мы, постучав, открыли двери и вошли, нам представилось очень обширное помещение и, как мне показалось, не очень светлое. Головин был на другом конце мастерской. Он обернулся на стук двери и, увидев нас, пошел навстречу. Он быстро и близко подошел к нам и вдруг неожиданно, дотрагиваясь до полу вытянутыми пальцами, по старинному обычаю сделал мне низкий земной поклон со словами: «За ваше искусство, Анна Петровна…»

Можно легко представить мое смущение…

* * *

Приходилось мне заниматься и делами нашего общества, так как я уже второй год состояла его казначеем и членом выставочной комиссии. Довольно много времени уходило на все это[571].

Начала писать маслом портрет Сергея Васильевича в его университетской лаборатории. Взяла его в тот момент, когда он, сидя на высоком табурете, вдруг поворачивается к посетителю с вопросом. На плече неизменное полотенце. Для этого портрета я сделала два этюда. Один — гуашью. Быстрый этюд головы и плеч. В нем я ставила задачу найти и закрепить верное отношение силы тонов лица и одежды к фону лаборатории.

Другой — акварелью. Очень тщательно нарисованный, документальный этюд лаборатории со скляночками, бутылками, паяльным столом, ведром и тому подобным. Обстановка в лаборатории должна была служить фоном для портрета…[572]

Весной мы уехали к Анне Алексеевне Рачинской в ее имение «Бобровку».

Незадолго до нашего отъезда Сергей Васильевич купил породистого щенка — немецкого бульдога, белого с черным пятном. Он был очень забавен и впоследствии вырос в доброго, умного и храброго пса — нашего верного друга Бобби…

Пользуясь первыми днями пребывания Сергея Васильевича со мною в деревне, я интенсивно продолжала там писать этот портрет на большом холсте, в натуральную величину.

Я знала, что Сергей Васильевич не рассчитывал жить в деревне и отдыхать. Он торопился в лабораторию работать на оборону страны. В начале войны возникла большая потребность в толуоле. Состоя заведующим химической частью завода «Нефтегаз», Сергей Васильевич принял деятельное участие в нахождении способов получения толуола из нефти.

За все лето он еще раз приезжал ко мне в деревню, и то только на два дня.

                    Июнь — август 1944 г.

X.

Кисловодск, Баку, Батум

Я быстро вскакиваю утром с кровати, бегу к балконной двери и отдергиваю тяжелую драпировку.

Передо мной — непривычный пейзаж: пирамидальные тополя и низкие крыши. Безоблачное небо и солнце! Солнце заливает всю комнату. Освещает стены, пестрый ковер и бросает яркие лучи на моего больного мужа.

Сейчас война. Сергей Васильевич с начала войны напряженно работал на оборону страны, не отдыхая летом. И переутомление сказалось. Осенью он заболел ангиной, она осложнилась нефритом и туберкулезом легких. Врач настоятельно требовал немедленного выезда на юг.

Вот почему мы среди зимы, преодолев большие затруднения (все южные курорты были заняты ранеными военными), оказались в Кисловодске…

Стучат в дверь. Это молодая казачка принесла молоко. Крупная стройная женщина с ярким румянцем на загорелом лице. Ее большие темные раскосые глаза успевают обежать все углы комнаты, пока она наливает молоко в кувшин. Я принимаюсь его кипятить. Начинается утро, полное мелких забот и суеты.

Наконец мой муж накормлен (он на строгой диете). Потом он тепло одевается, и я поверх всего заворачиваю его, как мумию, в большой темный плед и помогаю ему лечь на балконе, на солнце. Он уже давно торопит меня идти на воздух:

«Иди, иди работать, моя дорогая! Я сам что надо сделаю! Иди!»

Время уже после полудня. Я быстро выбегаю из гостиницы с мыслью о возможности предаться моему любимому искусству. Природа кругом меня такая сияющая и радостная!

Скоро тревога о моем дорогом больном стихает под влиянием солнца, воздуха и движения.

В парке — ни души! Какое счастье! Мое общение с природой может быть еще ближе, глубже, интимнее.