Это очень странный ауксиларий — непосредственный командир его нахваливает, а вышестоящее командование о нём если и слышало, то лишь мельком. Ещё по нему не видно, что он какой-то карьерист или стремящийся в штабные воители. Судя по всему, я вижу перед собой классического Ваньки-взводного. Это эталонный представитель младшего командного состава — можно смело отправлять в палату мер и весов.

На него есть несколько положительных характеристик от инструкторов, а также несколько десятков записей в дневник индивидуально-воспитательной работы. Можно сказать, что инструкторы видели в нём потенциал и постепенный рост в иерархии это косвенно подтверждал. Но всё же, по сержантской линии его ждал закономерный потолок.

«Больше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют…» — подумал я. — «Нет, таких надо продвигать».

Прикрепляю минималистического дизайна медаль, исполненную из легированной стали и изображающую пятиконечную звезду, на грудь Георгия и пожимаю ему руку.

— Я сразу вижу перспективных офицеров, — произношу я. — Думаю, мне следует рекомендовать тебя в военный институт.

— Служу Праведной Республике! — вновь козырнул Георгий.

— Есть какие-нибудь предпочтения в выборе института? — поинтересовался я.

— Танковые войска, господин праведный президент! — без раздумий ответил старший сержант.

— Значит, так и будет, — кивнул я. — Всё, выздоравливай.

Съёмочная группа, записывавшая происходящее, вышла в коридор.

— Как мы видим, господин праведный президент ничем не напоминает обычных недемократических правителей, — заговорила Фёкла, глядя в камеру. — Наш президент близок к простому народу: к рабочим, солдатам, крестьянам и ремесленникам — он любит нас и получает нашу любовь в ответ!

Положительный образ отца нации — это просто маст-хэв. Потом, когда кому-то начнёт казаться, что архилич засиделся в президентском кресле, у большинства населения возникнет закономерный вопрос: «Если не он, то кто?» Вот к этому и стремится моя пропагандистская машина.

Киваю Георгию и продолжаю своё наградное шествие по палатам — в другой раз награждать пойдёт генерал-полковник Леви, который прямо знаковая фигура в нашей военной среде. Ещё раз десять-пятнадцать награжу лично, а потом пусть главнокомандующие отдуваются…

Выезжаю с территории военного госпиталя и еду в свой фиванский дворец.

Город вокруг стремительно видоизменялся: росли высотки, строились широкие дороги, рылись новые станции метро, разбивались парки и учреждались новые школы.

Большая часть населения — это понаехавшие. В основном бывшие беженцы, прошедшие натурализацию и получившие гражданство вместе с жильём.

Никакого культа коренных, к моему удивлению, не возникло, хотя я ждал его.

Никакого тебе столкновения цивилизации и варварства тоже не произошло.

Фактически, в городе столкнулись средневековые обыватели, уже прикоснувшиеся к благам цивилизации, со средневековыми обывателями, ещё не успевшими к ним прикоснуться. Культура осталась точно такой же, нравы те же, но быт изменился. И хуй его знает, к чему это всё приведёт уже через поколение — базис мы радикально меняем, а надстройка тут вообще из другого этапа социально-экономического развития.

Может получиться как в Японии в конце XIX века — резкая модернизация привела к тому, что основная масса населения ментально так и осталась в затянувшемся феодализме с японской спецификой, но вынуждена была адаптироваться к жизни в эпохе индустрий.

Вылилось это в довольно-таки уродливую общественную формацию, в которой махровый национализм соседствовал со средневековыми понятиями.

«А потом на них сбросили атомные бомбы и суровые гомосеки-самураи (1) превратились в кавайных кошко-девок…» — подумал я с усмешкой. — «Интересно, в кого же превратятся коты, на которых сбросили кобальтовую бомбу?»

Катрин загоняет нашу БМП лухури-класса в подземный гараж, и я спускаюсь на холодный бетон.

— За мной, — приказал я телохранительницам.

— Повелитель, могу я отпроситься на сегодня? — спросила Кейт.

— Ай да Морхейм, ай да сукин сын! Ха-ха-ха! — рассмеялся я. — Ладно, отпускаю! Но чтобы завтра с утра — как штык!

— Слушаюсь! — поклонилась заулыбавшаяся Кейт.

— Эм… — Грейс проводила взглядом умчавшуюся Кейт. — А можно…

— Блядь… — вздохнул я. — Ладно, идите обе. Но по пути сбегайте к Адаму — пусть выделит мне надёжное охранение.

Пусть непредвиденный «отпуск без содержания» не сможет повлиять почти ни на что, но не хотелось бы случайно в него отправиться.

Я не питаю иллюзий насчёт возможностей садхов или Протектората — если я подставлюсь, они воспользуются этим. Нельзя подставляться.

Кстати!

Теперь, после всего проделанного, мой внезапный «отпуск», действительно, ни на что не повлияет.

Раньше, когда я был мал и слаб, немёртвые, в моё временное отсутствие, могли скинуть с себя подчинение и разбежаться, а теперь им тупо некуда бежать.

Их беспрекословное подчинение, по большому счёту, теперь обусловлено тем, что у меня тут крепкая вертикаль власти.

Высшие иерархи контролируются Захаром, которому меня кидать не с манипулятора, а остальные находятся в ступенчатой подчинённости друг над другом — теперь их связывают уставы, приказы, указы, декреты и даже мандаты.

Щупальца чётко отлаженной бюрократии нежно опутали всю Праведную Республику, поэтому не выпутается никто.

Я хоть сегодня могу разорвать непосредственное подчинение немёртвых и это не повлияет почти ни на что. Они всё так же будут ходить на работу, потому что начальство требует, зарплата платится, а работа накапливается — почти как на Земле, ха-ха…

А даже если вся Праведная Армия вдруг переосмыслит всё, а каждый солдат в ней осознает, что это всё не его и он, на самом деле, хочет стать сёрфингистом на берегу Спокойного моря, есть живая ауксилия.

Живых ауксилариев сейчас почти в полтора раза больше, чем немёртвых солдат и этот разрыв неуклонно растёт. Живые не имеют над собой некромагической воли высшей демократически избранной нежити, но система работает и они работают.

Вот к чему я, интуитивно, стремился. Роль личности архилича почти окончательно нивелирована, система проживёт без него достаточно долго, а потом он снова вернётся…

«Да даже если меня хуякнут прямо сей…»

Раздался оглушительный взрыв, который откинул меня в водительскую дверь внедорожника, расположенного в двадцати метрах.

Гараж был окутан пылью, видимость околонулевая