Неожиданно громкий практически в полной тишине возглас Копылина заставил его припустить к кассе едва не бегом. Когда он вошел и закрыл на всякий случай за собой дверь, то увидел ошарашенного слесаря с глазами, как начищенные медные пятаки, и широко открытым ртом. Копылин, словно завороженный, смотрел на открытый сейф и беззвучно зевал, будто выброшенный на берег карп.

Импортное "чудо" техники было набито под завязку. Но Егору Павловичу вид целой кучи денег был вовсе не так приятен, как бывшему "медвежатнику", а потому он крепким пинком вернул обалдевшего слесаря к действительности. Все еще вне себя, Копылин начал выгребать валюту в загодя запасенный мешок. Пока он опорожнял сейф, старик собрал посреди помещения все бумаги и когда наконец слесарь поторопился к выходу, Егор Павлович недрогнувшей рукой поджег их. То же самое он сделал и в игорном зале. С одной разницей – теперь старик побрызгал портьеры и столы бензином с предусмотрительно захваченной канистры.

Когда они, закрыв на замки дверь между кочегаркой и кухней и вытащив наружу ничего не соображающего истопника – на всякий случай, чтобы не задохнулся от дыма – сели в "джип", окна первого этажа уже бросали на серый асфальт улицы тревожные оранжевые отсветы. Егор Павлович поднял голову и посмотрел на второй этаж. Оттуда все еще слышалась музыка и женский смех. Старик криво ухмыльнулся, с осуждением покачал головой и вырулил на проезжую часть. За этих неуемных бражников он не волновался – они могли спокойно убраться из горящего здания по пожарной лестнице или, на худой конец, выпрыгнуть из окна в сугроб…

Враг… Где-то там, за высоким забором, в коттедже-крепости, спит его враг. Не ощущая холода, Егор Павлович битый час стоял неподвижно среди деревьев и смотрел на логово Чагиря. Прошлое властно захватило старика и унесло его на таежный кордон. Он снова слышал голос матери и видел отца, помогавшего ему снаряжать патроны, и Лешак, возбужденно поскуливая от нетерпения, рвался выскочить за ворота, чтобы сопровождать Егоршу на очередную охоту. Старик чуял запах домашнего свежеиспеченного хлеба, который мать положила в котомку, его хлестали по лицу молодые весенние побеги и глубокое голубое небо над головой щедро плескало ему под ноги золотые солнечные волны.

Смахнув нежданную слезу, Егор Павлович стиснул зубы. Пора… Ожесточись сердце, разбитое в детстве, потому как то, что он задумал, было ему совсем не по душе. Чтобы наказать виновного, он должен был убить безвинных.

Старик был наслышан о неуемной страсти Базуля-Чагиря к собачьим боям и теперь хотел нанести ему удар в самое сердце, чтобы посеять в мыслях своего врага страх. Егор Павлович наблюдал за псами вора "в законе", забравшись на дерево, целый день. О лесной "крепости" Базуля знало полгорода, так что ее местонахождение старик вычислил на удивление быстро. Даже на большом расстоянии и через оптику бинокля было видно, что питомцы пахана хорошо тренированы и очень опасны. Но Егор Павлович знал, как завести Грея, которому отводилась главная роль в предстоящей трагедии…

Перебраться через забор ему не составило особого труда. Старик надел белый маскхалат и в темноте был почти незаметен. Конечно же, собаки Базуля его услышали, но их натаскивали не охранять, а убивать, потому они в основном молча наблюдали за манипуляциями старика, который начал открывать вольеры. Но едва первый из псов оказался на свободе, как он тут же ринулся на Егора Павловича, горя желанием побыстрее вонзить клыки в горло чужаку.

Пес не добежал до старика всего каких-то два метра. Таившийся неподалеку Грей, увидев опасность и услышав призывный свист хозяина, обрушился на свирепого акита-ину словно смерч. Волкодав ударил сбоку, и пока боевой пес Базуля-Чагиря пытался развернуться, он одним мощным движением сломал ему шею. Остальные собаки, наблюдавшие за боем, наконец подали голос; но они не столько лаяли, сколько злобно рычали и рвались из вольеров, чтобы добраться до Грея…

Псы гибли один за другим, по мере того, как Егор Павлович выпускал их по очереди из вольер. Грей, которому старик на всякий случай надел широкий ошейник с острыми шипами, словно обезумел – он полосовал противников с таким остервенением, что даже Егору Павловичу стало не по себе. Старик отлично понимал, что случилось с его любимцем – волкодав не просто дрался, а защищал своего хозяина.

Все было кончено в считанные минуты. Ощущая угрызения совести, Егор Павлович поторопился покинуть поместье Чагиря. При этом он не забыл тщательно замаскировать следы. Но уже в глубине леса, когда старик стал на лыжи, он понял, что трудился напрасно – пошел снег.

Остаток ночи Егор Павлович бездумно прослонялся по квартире. Он понимал, что теперь нужно какое-то время выждать, чтобы Чагирь до конца прочувствовал открывшуюся перед ним бездну всеми фибрами своей гнилой души. Но в то же время старик не мог отделаться от ощущения чего-то неприятного, чуждого его натуре, которое скользкой гадиной шевелилось где-то внутри, подталкивая на новую кровь. И от этого месть уже не казалась такой сладостной и совершенно необходимой.

Егор Павлович промаялся в неожиданных сомнениях до семи утра. Выводя Грея на прогулку, он увидел раздавленного машиной бродячего пса. Что-то горячее и кроваво-красное вдруг плеснуло ему в глаза, и старик медленно осел на землю, держась за сердце.

На горизонте медленно разрасталось малиновое зарево восхода…

Страх… Он пронизывал вора "в законе" с ног до головы, заставляя метаться в поисках успокоительного средства как попавшую в ловушку крысу. Вокруг него что-то назревало, а он никак не мог понять откуда надвигается опасность. Чутье на экстремальные ситуации вдруг изменило ему, и Базуль неожиданно ощутил себя полной развалиной. Начали болеть кости, расстроился желудок и участились головные боли. Не помогали ни самые дорогие патентованные лекарства, ни консилиумы медицинских светил, ни сауна, которая прежде лечила его лучше всяких эскулапов.

Но хуже и постыдней всего стала возвратившаяся детская болезнь – недержание мочи. Возможно из-за нее тихоня Феденька в конце концов превратился сначала в злостного хулигана, а затем и в бандита. Даже полунамек на его беду со стороны сверстников вызывал у замкнутого, стеснительного паренька, не отличающегося ни силой, ни удалью, дикую всепоглощающую ярость, граничащую с безумием. Он бросался на любого, и дрался с таким остервенением, что даже признанные школьные силачи считали за благо убраться подобру-поздорову лишь с синяками – задохлик Федя мог запросто пырнуть шилом или ударить по голове железным прутом.

Просыпаясь в мокрой постели, Базуль подхватывался, как ошпаренный, и бежал в ванную, где битый час тер себя мочалкой и щедро лил на тело различные ароматические жидкости. Влажное постельное белье он лично сжигал в камине, не без оснований опасаясь, что может убить горничную, если ему почудится, что она над ним смеется. А затем отворял все окна настежь и полдня проветривал спальню.

Снова вернулись кошмарные сновидения. Теперь они являлись к нему почти каждую ночь – в основном про тайгу и зону. И как прежде в этих снах присутствовал черный силуэт без лица, в конце концов превращающийся в страшное чудище с окровавленными клыками. Временами во сне Базулю казалось, что он уже умер и его душа блуждает в загробном мире. В такие моменты дикая тоска подступала к горлу, и он с плачем и стенаниями бежал по голой каменной равнине, над которой висели вечные серые сумерки, к далекому световому пятну. Старый вор откуда-то знал, что там находится выход, и стремился к нему изо всех сил. Пятно приближалось, ширилось; Базуль видел неземной, нестерпимо яркий бело-голубой свет, он пытался шагнуть в него, но тут же его подхватывал вихрь и швырял в зловонную бездну, в грохочущий мрак, пышущий нестерпимым жаром. Вокруг него летали жутко вопящие фантомы, настоящие исчадия ада, а он все падал, падал, падал…