– Откуда ты взяла этот ключ? – хрипло спросил он.

– Нам дал его Отто, – ответила Вильма, заметив, что к Инге все еще толком не вернулся дар речи. – Оказалось, что он все это время прятал его у себя под подушкой.

Ури прислонился спиной к стене, чтобы не упасть, и уставился на Вильму:

– Он его не прятал. Это я вчера нашел этот ключ и положил ему под подушку.

– Ты положил ключ ему под подушку? – вскинулась Инге, будто ее ударили. – Зачем?

– Чтобы он хранил его на всякий случай.

– Почему же он его отдал? Разве он не хотел тебя прикончить?

– Не знаю, – пожал плечами Ури. – Может, и хотел.

– Вы оба сошли с ума! – вскипела Вильма. – Вы не представляете себе, сколько сил стоило Отто вызвонить меня, чтобы я нашла Инге!

– Может, это его очередная хитрость... – начал было Ури, но Вильма не дала ему договорить:

– Интересно, где бы вы сейчас были, если бы не он? – вспыхнула она.

Потом всмотрелась в лицо Ури, маячащее перед нею в полутьме, и прикрикнула:

– Чего вы тут стоите? Ури весь мокрый и дрожит, его нужно срочно сунуть в горячую ванну.

Инге подхватила Ури под локоть и поволокла за собой к выходу, – он неожиданно сник и повис на ее руке, не в силах идти – не то, что бежать.

– А вы, Вильма, разве не идете с нами? – обернулась Инге уже на пороге второй, секретной двери.

– Я еще немножко тут поколдую, раз уж я сюда попала. Я попробую найти то хитрое устройство, с помощью которого ваши предки спускали воду из цистерны.

– Как вы можете его найти?

– Отто показал мне на плане колодец в конце коридора. Я думаю, что пусковой механизм спрятан там.

Услышав в голосе Вильмы острые нотки профессиональной одержимости, Инге махнула на нее рукой и сосредоточилась на Ури, который настолько ослабел, что она почти на руках дотащила его до входа в рыцарский зал. Там она выкатила из кладовой старое кресло Отто и, усадив в него Ури, помчала его в ванную. Открыв кран с горячей водой, она начала сдирать с Ури мокрую одежду, вздрагивая каждый раз, когда ее пальцы касались его ледяного тела. Она пощупала его пульс – сердце его билось медленно и вяло, просто чудо, что он так долго оставался жив, барахтаясь в холодной родниковой воде. Теперь нужно было согревать его медленно и осторожно, оберегая его сердце. Инге помогла ему встать во весь рост в ванне и, не разрешая ему плюхнуться в горячую воду, начала равномерно поливать его слабой струей из душа. Когда глаза Ури слегка прояснились, и пульс чуть ускорился, она разрешила ему сесть в ванну, а сама поспешила на кухню, чтобы приготовить ему живительный напиток, предупреждающий воспаление легких.

Когда она отсчитывала капли целительной настойки в бокал с нагретым красным вином, за окном кто-то закричал, пронзительно и страшно. Нельзя было понять, кто кричит – мужчина или женщина, крики были скорее птичьи, для человеческого уха бесполые и оттого особенно тревожные. Инге все же быстро докапала нужное количество капель, бегом отнесла напиток в ванную, сунула бокал в руку Ури и скомандовала: «Пей!», все время прислушиваясь к воплям за окном, к которым в трагическом регистре присоединился Ральф. Убедившись, что Ури послушно поднес бокал к губам, Инге бросилась обратно в кухню и распахнула дверь: повалившись ничком на ступени крыльца, у ее ног билась в истерике Габриэла Штрайх, вокруг нее с громким лаем метался Ральф.

Инге сбежала вниз и тряхнула фрау Штрайх за плечо:

– Что случилось?

Та несколько раз ударилась головой о перила лестницы, и изо рта ее опять вырвался короткий птичий крик. На этот раз Инге поняла, что она все время повторяет одно и то же слово: «Отто! Отто! Отто!»

– Что случилось с Отто? – повторила Инге, чувствуя, что запас ее сил на этот день исчерпан до дна.

Фрау Штрайх, не отвечая на вопрос Инге, продолжала выкрикивать: «Отто! Отто! Отто!», а Ральф сорвался с места и побежал к дверям Отто. Увидев, что от фрау Штрайх все равно ничего добиться не удастся, Инге поспешила вслед за псом. День уже начал склоняться к вечеру, и Инге внезапно ощутила босыми ступнями осенний холод камней. По пути ей попались ее туфли-лодочки и она, не останавливаясь, сунула в них ноги, не в силах вспомнить, когда она их сбросила, – из ее сознания полностью улетучилась память о том, как она, гонимая страхом за жизнь Ури, совсем недавно бежала через двор, роняя по дороге туфли, сумку и ключи от машины. Она оставила сумку и ключи валяться на красных плитах двора и торопливо толкнула дверь отцовской квартиры.

Его не было нигде – ни в столовой, ни в спальне, ни в кухне. «Может, он поехал по подземному коридору ко мне?» – подумала Инге, уже зная, что это неправда: такая поездка вряд ли вызвала бы столь бурную истерику фрау Штрайх. Но куда бы отец ни исчез, надо было его найти. Когда Инге вышла на площадку, ведущую в подземный коридор, ее удивила темнота: погасли все лампы, обычно горевшие там круглосуточно. Она повернула выключатель, отчего зажглась одна лампочка над дверью и выхватила из тьмы кресло Отто, застрявшее почему-то у входа в подземный коридор. Раз лампочку можно было включить, значит, кто-то ее выключил.

– Что ты здесь делаешь в темноте, папа? – с надеждой бросилась Инге к отцу, отвергая неумолимое ощущение, что окружающая кресло абсолютная тишина не содержит в себе ни малейшего признака жизни: ни биения пульса, ни колебания воздуха, ни дрожи дыхания. Голова Отто была как-то странно, наискосок откинута назад, криво ощеренный рот под невидящими глазами подчеркивал их неподвижность, уравнявшую, наконец, парализованный глаз со здоровым.

И хоть не приходилось сомневаться, что Отто умер не минуту и не две назад, Инге тут же приступила к реанимации: она несколько раз с силой ударила его под ложечку основанием ладони и прильнула ртом к его холодным губам, надеясь вдохнуть в него жизнь. Пока губы Инге пытались вдохнуть воздух в неподвижные легкие Отто, душу ее испепеляли запоздалые угрызения совести – да, да, она виновата, она порой мечтала о смерти отца, которая освободит ее из этого постылого плена в лесной глухомани. Конечно, ее невольные мечты не могли быть причиной его смерти, но ей от этого утешения не становилось легче. И она, чтобы заглушить невыносимое чувство вины, продолжала настойчиво перекачивать отцу в рот воздух из своих легких, ясно понимая при этом, что время вернуть его к жизни давно прошло.

Неизвестно, сколько еще времени она успокаивала бы свою нечистую совесть этими бесполезными дыхательными упражнениями, если бы на плечо ее не опустилась рука Ури.

– Хватит, Инге, – сказал он твердо и силой отклонил ее голову, так что губы ее оторвались от мертвого рта Отто. – Тебе уже не удастся его воскресить.

За спиной ее снова прозвучал птичий крик фрау Штрайх, которая, качаясь, как пьяная, пробралась на площадку вслед за Ури, рухнула на колени перед креслом Отто и начала зачем-то прикрывать его ноги пледом. Она повторила несколько раз: «Отто! Отто! Отто!», а затем выдохнула из себя не вполне разборчивый град торопливых слов: