Любопытно, что князь Меншиков, составивший инструкцию, как надобно содержать бывшую царицу, вопросами ее дальнейшего обеспечения не озаботился.

Капитан Семен Маслов, охранявший царицу, потребовал содействия у местных властей. Ландрат Подчертков послал рапорт на Высочайшее имя в Санкт-Петербург, но канцелярия не озаботилась ответить.

Недосуг было…

В Петербурге и император, и светлейший князь были заняты тогда пытками самого царевича Алексея.

На следующий день, после убийства в Трубецком раскате Петропавловской крепости царевича Алексея, Петр I устроил 27 июня 1718 года шумный бал, отмечая годовщину Полтавской победы[97]…

Да и от чего было не радоваться ему, если – как ему казалось! – удалось победить сам Божий Промысел и, вопреки судьбе, оградить права на престол любимого «шишечки»!

Петр веселился, не зная, что меньше чем через год «шишечка» умрет и при вскрытии выяснится, что он был неизлечимо болен от рождения…

Не знал Петр и того, какой злой насмешкой над ним обернется его безграничная любовь ко всякой иноземщине.

Ради сожительства со шлюхой из Немецкой слободы он заточил в монастырь законную жену, но Анна Монс не оценила этого, при первом же удобном случае наставила грозному царю рога с саксонским посланником Кенигсеном…

Петр I порвал тогда с Анной Монс, посадив любовницу под арест, а сам немедленно сошелся с кухаркой Мартой, уже прошедшей через постели Шереметева и Меншикова. Петр возвел ее в императрицы и посадил на русский трон. То, что Екатерина едва-едва научилась ставить свою подпись и разбирать написанное, его нисколько не волновало. По наущению ее Петр I убил своего сына, царевича Алексея, и был вознагражден еще более грязной, чем во времена сожительства с Анной Монс, изменой.

Впрочем, об этом дальше…

Рассуждая по поводу заповеди «Чти отца твоего», Петр I печалился: дескать, подданные его духовных отцов не почитают. А и как почитать, если первое их мастерство в том, чтоб по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганном у вышних…

Можно попытаться проследить, каким похотливо-извилистым путем выходит петровская мысль на решающий аргумент, о котором «многих головы на кольях свидетельствуют», но важнее – другое.

В принципе, если вспомнить о расправе, учиненной «вселенскими учителями» над Русским православием, когда миллионы православных русских людей ушли в раскол, ясно, что в израненной, истекающей кровью Русской Церкви можно было обнаружить самые причудливые явления.

Но ведь надо вспомнить и то, кто насаждал в этой раненой, измученной Церкви завезенное с Украины униатско-иезуитское ханжество. Зачем же забывать о том, что и сам Петр I, продолжая линию своего отца, усиленно продвигал на все ключевые кафедры Русской Православной Церкви прошедших через иезуитские коллегиумы выходцев с Украины.

Уместно будет вспомнить здесь, что Петр I, проявляя завидную терпимость к протестантизму, резко изменил свое отношение к раскольникам, как только понял, что раскол не является сектой, что раскольники борются не только с иерархией Русской Православной Церкви, но и отстаивают традиционные духовные ценности.

Долго, почти всю жизнь искал Петр подходящего духовного наставника, который способен был постигнуть великую правду «воли монаршей, которая превыше всего».

И нашел-таки человека, способного выразить всю правду Преображенского царства.

Звали его Феофан Прокопович.

Будущий архиепископ рано остался сиротой и воспитывался у дяди – ректора Киево-Братской коллегии и наместника Киево-Братского монастыря. Образование он получил в Киево-Могилянской академии, а потом перешел в унию и принял монашество с именем Самуил.

В базилианском ордене, к которому теперь принадлежал Самуил Прокопович, обратили внимание на способного монаха и направили его в Рим. Здесь Самуил поступил в Коллегию Святого Афанасия, прошел полный курс католической схоластической теологии и обратил на себя внимание папы Климента XI.

Вернувшись в Киев, Самуил снова перешел в православие и, сделавшись Феофаном, начал преподавать в Киево-Могилянской академии то, чему научили его в Риме.

10 июля 1709 года, когда Петр I проезжал через Киев, Феофан произнес в Софийском соборе панегирическую проповедь по случаю Полтавской виктории, объясняя, какое значение она имеет для будущего.

Петру особенно понравились рассуждения о Мазепе.

– Пси не угрызают господий своих, звери свирепые питателей своих не вредят; лютейший же всех зверей раб пожела угрызти руку, ею же на толь высокое достоинство вознесен… – возглашал Феофан. – Лжет бо, сыном себе российским нарицая, враг сый и телолюбец!

Вскоре Феофан Прокопович произнес похвальное слово А.Д. Меншикову, которого он назвал «истинным изображением» самого Петра I, и вопрос о его карьере оказался решенным.

В 1710 году, собравшись на войну с турками, Петр захватил с собою и Феофана, чтобы в походе еще раз послушать его речь на годовщину Полтавской виктории.

Феофан и речь сказал, и начал уже было описывать новую викторию Петра Великого, но тут случился конфуз…

Все так и было, как в виршах Феофана.

Усела Новое Станилешти 270-тысячная армия Баталджи-паши окружила 40-тысячное войско Петра I.

Вице-канцлеру П.П. Шафирову, которому Петр I разрешил отдать за свое спасение всё, кроме Петербурга, удалось, предложив Баталджи-паше солидную взятку, заключить мир на сравнительно мягких условиях. Россия возвращала османам Азов, срывала Таганрог и Каменный Затон.

Тем не менее для Феофана Прутский поход завершился его полной личной викторией. Петр I назначил его игуменом Киево-Братского монастыря и ректором Киево-Могилянской академии.

Надо сказать, что Феофан оказался благодарным назначенцем. Так же легко, как менял он свои имена и конфессии, он расстался с католическими привязанностями и тут же создал «Догматику», в которой порвал со схоластической методой и явил себя убежденным протестантом.

В 1716 году Петр вызвал этого «не только антилатинствующего, но и протестантствующего» богослова в Петербург.

«Феофан Прокопович был человек жуткий, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типический наемник и авантюрист… Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, не деятелем». Один из современных историков остроумно назвал его «агентом Петровской реформы».