С гулко бьющимся сердцем, ни жива ни мертва от страха, Нанаи переступила порог темницы. На нес пахнуло затхлой сыростью. Усилием воли Нанаи удержалась на ногах, преодолевая головокружение.

Устига лежал на соломе. Свет едва освещал его лицо. Огромная тень колыхалась у его губ, под глазами чернели круги. Волосы его были всклокочены и спутаны. Руки высохли, пальцы удлинились, как у мертвеца.

В ужасе Нанаи приблизилась к его ложу. Ее била дрожь, ноги подкашивались, когда она склонилась, чтобы поставить миску.

— Благодарю, — промолвил он и снова застыл. И тут Нанаи заметила, что прежняя миска не тронута.

Набравшись храбрости, девушка спросила:

— Отчего ты не ешь, господин?

— Не могу, нет ни сил, ни желания. Я слишком ослаб. Должно быть, близится последний час, от которого никому нет спасения. Я лелеял надежду, Тека, что ты исполнишь мою предсмертную просьбу, но ты отказалась…

Нанаи затаила дыхание.

— Помоги мне, — продолжал князь. — Я должен знать, жива ли Нанаи, думает ли обо мне, не раскаялась ли в содеянном. Она так молода и безрассудна! Не ведала греха, не умела отличить добро от зла. Иначе предпочла бы меня, не твоего господина Набусардара. Неискушенная, она не смогла этого понять. Но я ей все простил…

— Ты все ей… простил…

Устига вдруг вскинул голову и заглянул служанке в лицо. Приподнявшись на локтях, он сел, оперся ладонями о землю и, не сводя с Нанаи изумленного взгляда, прошептал:

— Ты…

— Я новая служанка Набусардара, господин, — солгала она.

Он снова опустился на солому.

— Мне показалось… что ты из Деревни Золотых Колосьев. Ты очень похожа на девушку, по которой истомилось мое сердце. Очень похожа…

Князь в изнеможении закрыл глаза. Он тяжело дышал. По его щеке скатилась слеза.

Нанаи наклонилась и смахнула ее.

Ее прикосновение словно разбудило его.

— Да, да, это ты! Я узнаю тебя! — Устига схватил девушку за руку. — Это ты, только не хочешь в этом признаться. Почему ты таишься передо мной? Иль ты стыдишься того, что любовь привела тебя к узнику?

Он привлек ее к себе.

— Ты пришла, я знал, ты придешь. Вера не покидала меня.

В сумраке подземелья он напряженно всматривался в ее лицо.

Но девушка отстранилась со словами:

— Нет, нет, господин. Я не та, за которую ты меня принимаешь. Это слабое освещение, обман зрения. Я недавно служу во дворце и принесла тебе поесть, потому что Тека больна. Но я полюблю тебя, если ты забудешь ту, другую.

— Нет, нет, я не в силах забыть ее, хотя ты очень добра ко мне.

— Я часто слышу, как ты поешь, господин. Песни твои так жалостны, так безотрадны… Ты грустишь о ней? Или оплакиваешь утраченную волю?

Устига молчал.

— …Песни твои так печальны, что у меня сердце разрывается от горя. Ночи напролет плачу я о тебе, дала себе слово хотя бы раз отнести тебе миску с едой… Сегодня я подсыпала Теке снотворного порошку, а когда она уснула, надела ее платье, и вот я здесь. О господин, я с радостью разделю твои страдания. Не горюй, молю тебя. Может, мне удастся еще раз провести Теку и стражу, тогда я принесу что-нибудь, что утешит тебя. У меня есть нефритовая фигурка бога, я подарю ее тебе, чтобы ты не был таким одиноким. А еще я принесу тебе горсть благовонных семян, ценных и дорогих жертвенных семян. Ты можешь бросать их в огонь и наслаждаться ароматом. Я принесу тебе теплое покрывало, чтобы ты не зяб холодными ночами. Днем спрячешь его под солому, никто и не найдет. Может быть, тебе нужно что-нибудь еще?

— О да, — умоляюще произнес он, — я одарю тебя золотом и драгоценными каменьями, чем пожелаешь, прошу только…

— Что же я должна сделать? — негромко спросила Нанаи.

— Иди в Деревню Золотых Колосьев и выведай о ней, что удастся, — не обидели ли ее царские солдаты, не бедствует ли она.

— Лучше бы ты забыл о ней, — отозвалась Нанаи упавшим голосом. — Быть может, она и поныне не умеет отличить добра от зла и в неведении отдала свое сердце другому.

— Я не позволю себя убедить, пока не узнаю всей правды. Ступай же в Деревню Золотых Колосьев и попытайся хоть что-нибудь разузнать о Нанаи, дочери Гамадана. Проси чего хочешь: золота, каменьев…

— Нет, господин. — Она приложила ладонь к его воспаленному лбу. — У тебя, верно, лихорадка, и ты бредишь.

Может, он не бредил, может умышленно произносил имя Нанаи, втайне надеясь услышать известие о Кире, и за это сулил золото и драгоценности?

Нанаи испуганно отдернула руку и встала. Устига проводил ее взглядом. Это был взгляд обреченного. Если бы злые боги или злые люди не навязали странам войны и вражду, Устига мог бы жить и жил бы, являя собой пример благородства. Да будут же прокляты те, кто сеет раздоры меж племенами и ненависть среди людей! Такая же смерть ждет и ее отца в темнице Эсагилы…

Как искупить свою вину, не терзать себя сознанием, что эти страдания человеку причиняет человек? Как сделать, чтобы в мире не было больше страданий?

Шум за дверью прервал ее размышления. Нанаи замешкалась в темнице, и это возбудило у стражи подозрения.

Девушка с трудом нащупала миску рукой и, пошатываясь, вышла.

Когда она поднималась по лестнице, один из солдат поднес фонарь к ее лицу.

Только предательские лучи были свидетелями того изумления, какое отобразилось на лице стражника.

* * *

Над крышами и дворами Храмового Города кружили голуби. Сизые, розовые, белые крылья колебали воздух, напоенный ароматом цветущих нарциссов и сирени. Бабочки и ласточки порхали над изумрудными бассейнами. В водяной пыли фонтанов плясали мушки, и ласточки на лету хватали их своими клювиками. На белоснежных перьях птиц переливались серебристые капельки влаги.

Из храмов неслись звуки арф, цимбал и лютен, под эту музыку уманы, младшие жрецы, покидали капища богов и, миновав гигантские изваяния крылатых быков, собирались под навесом, оплетенным плющом и диким виноградом.

В святилище Мардука жрецы высшего сана возносили хвалы небесному владыке страны Субар, страны, раскинувшейся между Евфратом и Тигром, — страны халдеев.

В отдаленье, в тени сикоморов и кипарисов, молились своим богам чужеземцы; На каменных и мраморных пьедесталах возвышались священные покровители едва ли не всех соседних племен. Они мирно сносили друг друга, чуждые гнева и ненависти. Стояли, словно купцы на торгах, и молча принимали золото.

Среди них был повелитель гор Ливана — Амуруа, народ которого поработил Навуходоносор второй и повелел выбить об этом надпись на скале в долине Вади Бриса; возле него помещались Ашрату, владычица пустыни; Амон, солнцеподобный повелитель страны Мусури, утвердившейся на берегах Нила; Неита, царица неба, простирающегося над Египтом; Осирис и Исида, брат и сестра в любви; рогатая Ашторет, бесстыдно расставившая ноги и поддерживающая руками груди; божественный властелин Элама — Мемнон, святилище которого в Сузах было сплошь из слоновой кости; мать богов Кибела, благословенное лоно которой явило златоносный Пактол; Атис со знаком солнца, — точно такая же, как и в Гордии, где под сводами храма подвешена на веревке священная колесница, — согласно пророчеству, тот, кто развяжет на ней узел, станет властелином Азии; критская Диктина, богиня моря и мореплавания, чертоги которой раскинулись на горных вершинах.