пронзали насквозь тела, как не выдержала стена щитов и немедийский строй распался. На склоне вскипел небывалый человеческий водоворот. Часть бельверусских воинов в ужасе бросилась бежать обратно в лагерь, прямо под стрелы боссонцев; другие же, самые бывалые и крепкие духом, продолжали отчаянное, хоть и бессмысленное сопротивление; третьи падали на землю, решив затаиться и переждать среди мертвых тел. «Черные драконы» рассекли толпу немедийцев надвое, и тут в дело вновь вступила аквилонская пехота. Белая рубаха Альтуруса в последний раз мелькнула среди сверкающих мечей и щитов, и тогда немедийцы стали сотнями и тысячами бросать оружие. Но, конечно, не все: самые стойкие и опытные продолжали отбиваться, составив, как и в начале боя, тесные кучки с выставленными во все стороны копьями. Двум или трем таким небольшим отрядам удалось выбраться из гибельной долины; в погоню за ними Конн двинул несколько тысяч конных стрелков. Он отдавал этот приказ, еще не сознавая, что одержал первую в своей жизни победу; что немедийская армия перестала существовать, и аквилонскому войску открывается теперь прямая дорога на осажденный Шамар.

Подоспевшие придворные рассыпались в пышных поздравлениях молодому королю с блестящим успехом; Конн лишь отмахнулся. Он ловил взгляд отца, однако Конан отчего-то хмурился. Заметив взор сына, киммериец, словно спохватившись, крепко хлопнул его по плечу, выражая свое молчаливое одобрение, и молодой король тотчас просиял.

– Нельзя терять времени, – громко произнес он. – Раненых – в обозы! Бросить все тяжелое! Идем на Шамар.

– Твой сын быстро усваивает уроки, – шепнул Конану посланец Крома. Киммериец криво усмехнулся – что толку в подобных похвалах, если час от часу все усиливается и усиливается не ощущаемое другими давление на него, Конана, если все громче и громче звенит в ушах многоголосый неотвязный вой: «Кара будет страшна! Пищей для демонов станет твоя плоть, а душу твою мы обречем на такие страдания, что содрогнется самая глубинная из преисподен!»

Валерия тронула пятками бока своего коня и очутилась подле Конана.

– Если ты не сделаешь это сам, – прошипела воительница в самое ухо киммерийцу, – то, клянусь сблизившими нас Алыми Гвоздями, я совершу это своими собственными руками – и делай потом со мной что хочешь. Я сумею умереть; но лучше смерть и обычное посмертие, чем то, что уготовлено нам, если мы не исполним порученного!

Киммериец метнул на былую соратницу испепеляющий взгляд.

– Тогда, клянусь Кромом, я убью тебя прямо сейчас… – прорычал он. – К чему откладывать славное развлечение? Запомни, глупая: Конна ты не тронешь и пальцем. С этими Неведомыми я буду драться до конца, и мы еще посмотрим, чья возьмет!

«Браво, браво, браво, киммериец! – тотчас раздался в его сознании неслышимый для прочих голос. – Так даже интереснее. Давай-давай, старайся, пигмей, суетись, муравей, потешь еще немного Неведомых, прежде чем они пресытятся игрой и обратят тебя в пыль!»

Глухо хрипя от ярости, Конан сжал огромные кулачищи. В прошлом ему не раз приходилось выступать против Богов – и он одержал немало побед; но как прикажете бороться с противником невидимым, постоянно слышащим все до единого твои слова и вдобавок читающим твои мысли?!

Валерия криво дернула щекой и отъехала; Конан тотчас же зычно воскликнул, призывно махнув рукой подъезжавшему Паллантиду:

– Друг мой, мне кажется, королевская охрана явно маловата. Почему бы не добавить пару десятков «черных драконов»?

Конн побагровел – он готов был провалиться сквозь землю от стыда. Ему показалось, что отец опекает его, словно неразумного ребенка; однако Конан, притянув сына к себе, шепнул ему на ухо:

– Так надо. Верь мне и пока ни о чем не спрашивай!

Слово Конана всегда оставалось для Конна непререкаемым законом. Он повиновался, хоть и без особого желания. Спустя несколько минут его уже окружала сплошная стена вороненой стали, в доспехи из которой были с ног до головы закованы гвардейцы. Валерия метнула на киммерийца взгляд, полный одновременно ярости, ужаса и какого-то странного восхищения его безумной отвагой.

Не теряя больше ни минуты, погрузив раненых на повозки, аквилонская армия скорым маршем двинулась дальше, вдоль русла Тайбора. Конан ни на миг не тешил себя надеждой на то, что войско сможет подойти к осажденному городу незамеченным. Удалось спастись и избегнуть плена кому-то из немедийцев; да и шемиты наверняка уже знали о случившемся от многочисленных, разбросанных тут и там укрытых дозорных постов. Окружившее Шамар вражеское воинство превосходило аквилонцев самое меньше втрое; и на подходе еще были стигийцы…

– Конан, бросаться на этакую армаду с нашими шестьюдесятью тысячами даже не безумие, а просто самоубийство, – угрюмо прошептал киммерийцу на ухо подъехавший Просперо. – Немедийцев мы застали врасплох, вдобавок они забрались в настоящий силок. Ты рассчитываешь повторить подобное под Шамаром? Но возле города – гладкая равнина; разве ты забыл, как мы схватились там с Тзота-Ланти?

– Что ты можешь предложить? – спокойно осведомился киммериец, глядя прямо в глаза своему старому сподвижнику. Просперо смешался и опустил взгляд. – Я знаю причину этой войны, – продолжал меж тем Конан, обращаясь словно к самому себе; он говорил убийственно спокойно, но Просперо знал, что за подобным спокойствием скрывается страшная тревога и еще – неведомая прочим тяжесть, которую киммериец ни за что не переложит на чужие плечи, пусть даже это будут добровольно подставленные плечи друга. – Я знаю причину; и мои спутники тоже, а более никто, даже мой сын. Пусть так и остается. Сейчас не время рассуждать; или мне удастся задуманное, или… – Он резко оборвал себя.

В глазах Конана вновь блеснул знакомый Просперо гневный огонек, тотчас заставлявший любого вспомнить, что киммериец вышел из суровой и страшной жизни варварских племен и все десятилетия, прожитые им в цивилизованных хайборийских странах, не погасили мрачный и неукротимый пламень, что пылал в его душе.

Просперо молча склонил голову перед своим повелителем и отъехал.

Шестидесятитысячное аквилонское войско двигалось несколькими путями, оставив позади обоз и толпы пленных немедийцев под охраной небольшого арьергарда. Через несколько часов передовые отряды миновали последнюю теснину и вырвались на простор широкой Шамарской равнины. Словно сами Боги выбрали это место для ратного спора; здесь было где развернуться и где встать насмерть.

Стоявшие на стенах защитники Шамара приветствовали появление королевских знамен Аквилонии дружными кликами. Уже угасшая надежда на спасение вновь ожила в их сердцах. К стенам двинулись и стар и млад, а лучшие воины стали собираться подле городских ворот, приготовившись в случае необходимости сделать вылазку.

В стане врагов никто не проявил и малейшего намека на беспокойство. Без суеты и паники отряды шемитов дружно полились навстречу аквилонцам; офирцы и кофитяне тоже стали покидать возведенные против шамарских стен осадные