подписан этим мастером, то бишь имел ярлык переплетчика на форзаце, а еще лучше – вытисненное имя мастера на поверхности самого переплета. Когда подписи нет, но переплет выдается за произведение конкретного переплетчика, уже потребуется доказательство таких притязаний, то есть наличие в наследии этого переплетчика аналогичных подписных переплетов. Иначе мы можем сказать лишь то, что переплет сделан в стиле такого-то переплетного мастера, что, впрочем, тоже неплохо. Последние лет тридцать мы с коллегой собирали произведения русского переплетного искусства, и тема эта нами была хорошо изучена как с научной, так и с практической точки зрения.

Подписные произведения переплетных мастеров XVIII века, работавших в России, практически не встречаются на антикварном рынке; для своих академических целей мы некогда разыскали несколько образцов в государственных собраниях, чтобы понимать их индивидуальные особенности. Но что касается пополнения собственного собрания, сколько мы в свое время ни искали, ни одного переплета Луи Фоконье, который работал в Петербурге на закате екатерининской эпохи, приобрести не сумели; то же касается произведений других именитых переплетчиков 1790‐х годов – Фредрика Рееба или Эрика Бакмана. Однако нам посчастливилось пополнить свое собрание подписным переплетом работавшего в Петербурге в XVIII веке Иоганна Валенберга, а также замечательными образцами придворных переплетчиков Екатерины II Андреаса Томаса и Вильгельма Кондрата Миллера. Все это были редкие удачи.

Помнится, в начале 1990‐х годов автор этих строк участвовал в подготовке выставки «Переплет и суперэкслибрис из коллекции П. С. Романова»; так вот, у покойного Петра Степановича был подписной переплет мастера Гегера (Hoeger), работавшего на рубеже XVIII–XIX веков для графов Шереметевых (почему несколько его произведений и сохраняются ныне в музее «Останкино»). Больше мы подобных экземпляров в частных руках не встречали. Впрочем, до выхода в 2021 году нашего «Музея книги» о русских мастерах XVIII века вообще мало что можно было узнать, и весьма вероятно, что все перечисленные выше фамилии читатель услышал впервые.

Однако переплетчики XIX – начала XX века известны много шире, что понятно: их произведений сохранилось заметно больше, и как раз на переплеты этих мастеров ведется охота коллекционеров, музеев, дилеров.

Подпись мастера на переплете М. П. Хитрова (1832)

Н. П. Хитров

Для большого периода, который обнимает первую половину XIX века, по документам числится целый перечень придворных переплетчиков, своих произведений не подписывавших, и ныне они оказываются «мертвыми душами». Однако был один мастер, притом не придворный, а московский, который оставлял подписи. Работы его традиционно ценятся на вес золота. Имя этому мастеру – Николай Петрович Хитров. По своей выучке, переплетным инструментам, безукоризненному вкусу – он был переплетчиком в духе французских придворных мастеров, русским Тувененом, с особым, именно русским, эстетическим чувством. Порой встречаются столь восхитительные его произведения, что даже не верится, что такой уровень был достижим не просто в России, но в работах русского мастера. Произведения свои он помечал фамилией – наборным штемпелем, вытисненным золотом, блинтом или сажею на корешке. Это позволило его имени сохраниться и стать знаменитым. До нас имя этого мастера не было раскрыто, называли его или просто «Хитров», или «Николай П. Хитров»; а один особенно изысканный собиратель, «Володя-француз», который знал толк в книгах, называл мастера «Хитровó». Когда речь шла о его коллекции, он многозначительно произносил: «У меня в коллекции, между прочим, два подписных Хитровó!» И это было не позерство, а осознание того, что у него, наряду с прекрасно подобранными автографами и книгами пушкинского времени, есть два драгоценных переплета. Когда в 1993 году он это говорил, мы как-то не слишком верили, что качественные образцы переплетов Хитрова так редки. Но можно только благодарить судьбу, что по прошествии двадцати лет мы смогли подобрать три переплета этого мастера, два из которых – абсолютные шедевры искусства.

П. Р. Бараш

Середина XIX века открывает калейдоскоп мастеров обеих столиц, из которых также стоит выделить нескольких особенно замечательных. Чтобы проститься с Москвой, скажем о лучшем московском переплетном мастере 1840–1870‐х годов. Его звали Петр Романович Барáш (1824–1879), и начал он свою деятельность в 1842 году, получив впоследствии, живя в Москве, звание придворного переплетчика императрицы Марии Александровны. Фамилия его (вопреки устоявшемуся мнению) совершенно русская: барашáми называли ремесленников, делавших шатры, затем так называли и обойщиков; слобода барашей Казенного приказа в Яузской части так и называлась – Бараши́; впоследствии фамилия Бараш часто обозначала просто жителя этой слободы, и именно так ее пишет В. И. Даль.

Массовым книжным переплетом Бараш практически не занимался, исполняя преимущественно кожаные переплеты для роскошных изданий, но более всего он преуспел в тиснении кожи, а также в изготовлении «футлярных изделий». Широко известен был магазин Бараша в Москве на Большой Дмитровке; в Петербурге он также имел представительство, «бюро», которое располагалось на Невском у Казанского моста. Чтобы понимать размах его дела, дадим описание на 1857 год:

Футлярное заведение господина Бараш замечательно по своему устройству, единственное и небывалое еще, не только в Москве, но и во всей России, потому что у него производится не одно футлярное мастерство, но и относящиеся к нему мастерства, как то: бронзовое, гранильное, слесарное, товарное и золочение разного рода; также рамки для портретов, в особенности фотографических и дагерротипных, разного рода; но преимущественно замечательны его складные рамки для дороги, сафьянные и овальной формы деревянные, равно и портфейли, бумажники и порт-монне. Все эти ремесла и всякого рода футлярные работы производятся в заведении господина Бараш под его надзором, и большею частию собственного сочинения; а потому прочность работы, тщательность в отделке, и с необыкновенною чистотою в исполнении, видны на каждом его произведении: всякий, ему порученный заказ, превосходен до такой степени совершенства, что кроме высочайших особ двора его императорского величества, обращались к господину Бараш с своими заказами иностранные послы, прибывшие в Москву для присутствия при коронации их императорских величеств. И они с удивлением обратили свое внимание на исполнения ему своих поручений, так что, по мнению их, подобные предметы производства иные равняются, а другие превосходят заграничные, в особенности своею прочностию; вследствие чего и удостоили его многочисленными заказами, и как редкость, взяли с собой за границу. Это тем более замечательно, что господин Бараш, первый учредитель сего заведения и сочинитель рамок, есть – русский и учился в Москве, и поэтому делает честь русскому народу; за границей же никогда не бывал, и все его искусство есть плод собственных его трудов и изобретения.

Довольно любопытный инцидент, стоивший переплетчику немалых нервов, мы хотим описать тут для иллюстрации нравов, в том числе нынешних.