Поэтому все предложения, которые поступали ко мне, я отбрасывал от себя. Я считал невозможным принять участие в этих организациях, но относительно советской власти я тогда ещё мало знал, я тогда ещё не был достаточно знаком с тем, что творилось в Советском Союзе.

По белым газетам было ясно видно, что борьба нами проиграна, но белая литература говорила, что, хотя советская власть и победила, но она не справится с этой задачей, которая сейчас выпала на её долю, она не может вывести страну из той разрухи, в которую она попала, наоборот, в Советском Союзе становится всё хуже и хуже, становится хуже внутреннее положение и экономическое и, в конце концов, настанет такое время, когда советская власть сойдёт со сцены сама или её сбросят сами народы. Так писалось в белой прессе.

Поэтому я решил ознакомиться более подробно с тем, что творится в Советском Союзе, начав выписывать советские газеты, советскую литературу. Из советских газет, которые я читал, для меня картина представлялась иная. Мне было видно, что в Советском Союзе идёт медленное, но верное возрождение транспорта, промышленности, народного образования, всё это было видно. В Советском Союзе создаётся какое-то новое государство. Советская власть создала Красную армию. Советская власть даёт всё, что она может давать народу в том положении, в котором она находится. Было видно и ясно, что советской власти очень трудно давать, благодаря тому, что она находится во враждебном окружении, и всё-таки она выходит из положения.

Для меня стало также понятно, что если бы советская власть опиралась исключительно на силу штыков, как это говорится сейчас и как говорилось тогда за границей, то она бы не смогла разбить нас, во-вторых, не смогла бы сделать и десятой части того, что сделала после окончания Гражданской войны. Она смогла это сделать только потому, что за ней шли широкие массы населения. Она смогла это сделать лишь при полной поддержке народа всего Союза.

И тогда для меня стало вполне понятным и ясным, что советская власть является законной властью Советского Союза, законной властью моей Родины. И тогда я понял, что моя борьба против советской власти была преступна.

— Я понял, — исповедовался Анненков, — что я, будучи в начале этой борьбы недостаточно знакомым с политической обстановкой, что я, не понявший значения Октябрьской революции, выступил с борьбой против советской власти и повёл за собой массы — это было первым моим преступлением против советской власти. Я понял, что в дальнейшем вся та жестокость, все те методы борьбы против советской власти, которые я применял, являлись преступными.

И если я оправдывал себя в прошлом тем, что я не знал, что такое советская власть, и что я боролся по своей политической безграмотности, то теперь, когда я убедился в том, что советская власть является единственной властью, которая может что-то дать и которая нужна народу, что борьба против советской власти была бы вдвойне преступной.

Да, мой долг был не только об этом подумать. Мой долг был, казалось бы, сказать об этом открыто эмиграции, что мы боролись не за правое дело, мы были не правы, мы в прошлом совершили преступления против советской власти.

Казалось бы, — продолжал свою исповедь атаман, — что я так должен был сказать. Но я повторяю: в том положении, в котором находится эмиграция, это было бы во вред эмиграции. Не только невозможно идти против эмигрантской верхушки, но невозможно быть нелояльным. Достаточно отойти от эмиграции, чтобы тебя начали всячески травить, подозревать в чём-то. Это и было причиной того, что по моему адресу появились в прессе всевозможные заметки.

Но это не было для меня странным. Для меня было другое странным. Если бы я сказал своим бывшим сослуживцам, своим бывшим партизанам: прекращайте борьбу против Советского Союза, не для чего бороться, выходите из этих организаций, чем это могло закончиться для них? Это кончилось бы тем, что они все очутились бы на улице. И я в том положении, в котором находился, ничем не мог бы помочь партизанам, ничем не мог бы помочь эмиграции.

Сказать, что переходите на сторону советской власти? Я пробовал говорить некоторым, что вы можете переходить, вы мало скомпрометировали себя, мне нельзя уйти: я слишком скомпрометировал себя, мне нет возврата на Родину. Но я получил ответ: «Мы за тобой шли в борьбе против большевиков, покажи нам пример, и мы за тобой пойдём! А так, что же ты судишь по газетам, по прессе, по разговорам? Почему, если ты веришь твёрдо? Иди и другим покажи!»

Если бы я стал открыто говорить, я превратился бы в тот же час в платного агента большевиков, тот же час сказали бы: Анненков продался большевикам! Не только продался, но за сколько и какие деньги получил? Там же и заметки появились по моему адресу, когда я перешёл на сторону советской власти. Если бы я остался там, их бы в несколько раз было больше, чем сейчас в деле у суда, — таким образом, я бы не достиг цели, всё равно!

Далее Анненков говорит, что большую роль в изменении его отношения к революции в России сыграла китайская революция.

— Русскую революцию я не понял, — говорит он. — Я стоял от неё в стороне. Китайскую революцию я понял, я находился сам в то время, когда эта революция разгорелась, не среди того клана, среди которого находился во время русской революции, а среди населения общего ланьчжоусского[355], и я видел, как эта революция начинается, как она разрастается и что она из себя представляет.

На опыте китайской революции я убедился в правде, которая пишется в советских газетах. Я сделал отсюда вывод, что, если в начале этой борьбы всё-таки и революционная армия и революционное правительство стараются сделать всё, что можно, для населения — облегчить его участь, то, вероятно, и в Советском Союзе, после того как прошло шесть лет, наверняка всё то, что пишется в советских газетах, — это правда и этому нужно верить.

Далее Анненков переходит к заключительной части своего последнего слова.

— Я решил предстать перед советским судом и дать ответ за свои преступления и снять проклятие со своей фамилии, — говорит он. — Я не думал о себе, я думал о тех, кто шёл за мной во время борьбы против большевиков и кого я завёл в то тяжёлое, страшное, невыносимое положение в Китае. Я думал о них. Я считал, что я должен их оттуда вывести, раз я завёл их туда. Я считал, что я должен указать им ту дорогу, которую я найду нужной и честной.

Когда я в конце концов не только из литературы, но и из разговоров с теми, кто был в Советском Союзе, окончательно убедился в том, что советская власть ведёт страну и народ к освобождению, тогда я окончательно убедился, что советская власть является законной властью Советского Союза, тогда я решил, что, хоть и боролся против советской власти, жестоко боролся, хотя и большой я преступник, но я должен вернуться на сторону советской власти.

Были колебания, было трудно решиться вернуться назад, но я решил, что я должен вернуться для того, чтобы сказать: