– Стой! По одному внутрь заходи! – крикнул какой-то офицер.

Его до этого момента не было видно. Он выскочил перед строем, как «чертик из табакерки». Зэки поспешно начали толкаться у больших ворот. Два солдата со скрипом отворили створки и отскочили вбок. Толпа хлынула внутрь собора. Люди с облегчением гудели и весело приговаривали соседям о наступившем блаженстве. Но тут, же облегченные возгласы сменились разочарованным воем. Все, кто оказывался внутри, медленно и нехотя проходили к центру полуразрушенного здания.

В церкви оказалось холодно так же, как и на улице. Да и как там могло сохраниться тепло, если не было ни одного целого и неразбитого окна и печки. На полу лежали огромные кучи сена. Вместо алтаря поленья досок и бревен. Стены облуплены, исписаны какими-то мелкими надписями. Над головой дырявая крыша. Резкие хлопки крыльев голубей и ворон, и стон… стон… стон…

Люди причитали от ужаса увиденного! Многие падали на холодное сено у ног и плакали. Некоторые зэки, обреченно раскинув руки, пытались сгрести с каменного пола мусор и траву. Но кто-то из арестантов примостился в углу и с наслаждением справлял нужду «по-большому». Эти полусогнутые фигурки, сидящие на корточках и испражняющиеся в разрушенном храме, были нелепым и страшным видением! На них дико и обреченно со стен смотрели полустертые лики святых, сохранившиеся на остатках росписи собора.

Павел стоял и созерцал все это. И ему стало плохо. В глазах потемнело. До плеча дотронулась чья-то рука.

– Ну, что? Вы, я вижу, согласны? Вы, я вижу, решились?! Вы молодец… – прошептал знакомый голос.

Павел не хотел оборачиваться. Он знал, «кого» сейчас увидит. Он увидит дьявола-искусителя! Да, да, дьявола! Может, он как раз и выглядел так «в том» саду с яблоком в руке?

Но это был Фельдман. Он вновь повторил вопрос. Он был настырен:

– Вы не сильно-то принимайте все это близко к сердцу. Лучше вон к двери давайте подходите. Сейчас там должны пайку принести, – Борис Николаевич подтолкнул Павла в бок.

Тот отмахнулся. Он захотел ударить этого человека. Он так сильно захотел его ударить! Но тут у его ног упал какой-то старик в длинном пальто. Седовласый мужчина, уткнувшись непокрытой головой в пол, начал громко читать молитвы. Он то и дело поднимал голову вверх, смотря в прореху разрушенной крыши. И почти обезумевшими глазами искал что-то там, в небе… Он искал и не обращал внимания на всех, окружавших его. Он стоял и молился все громче и громче. Его губы четко и ровно выкрикивали слова святого писания:

– Люби ближнего и ненавидь врага! А я говорю вам: не переставайте любить своих врагов и молиться за преследующих вас, чтобы вам оказаться сыновьями Отца вашего, который на небесах, ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных! Ибо если вы любите тех, кто любит вас – какая вам награда?!!

Мужчина опускался и бился головой о каменный пол. Он крестился размашисто и с каким-то остервенением. На его впалых и уставших глазах выступили слезы. Павел стоял и иступлено слушал эту страшную молитву в полуразрушенной церкви.

– Паша. Пойдем! – вновь раздался голос.

Оболенский подошел, как-то тихо обнял Клюфта за плечо. Старик покосился на Бориса Николаевича и зло прошептал:

– Сторонись этого человека! Сторонись, Паша!

Фельдман пожал плечами и брезгливо кивнул под ноги на молящегося старца:

– Его проповедями, что ли, живы будете? А? Чего вы парнишку смущаете?! Погибнет ведь! Вам-то какое от этого дело? Выгода-то, какая? Мне что ль отомстите?!

Оболенский зло посмотрел на Фельдмана и тихо и грустно сказал:

– Он и так погибнет, вы его уже погубили. Сволочи!

– Я? Я хочу его спасти…

– Вы уже спасли, вон, этих несчастных! – Оболенский кивнул на других арестантов, что лежали и сидели на сене, невдалеке.

– Слушайте! Оболенский! Вы дурак! Дурак! Сейчас не время праведность говорить! А парня не сбивайте с пути! Я его спасу! И может, вас, если вести себя будете по-другому!

– Да пошел ты! – Оболенский махнул рукой. – Вон лучше посмотри, что вы с верой нашей сделали?! Такое… даже басурмане себе не позволяли! Храм в тюрьму с общественной уборной превратили!!!..

Заскрежетали ворота. У входа раздались крики. Это были даже не крики, а урчание. Звериное и жадное урчание! Павел не понял, что это за шум. Почему так урчат люди?! Вернее, те существа, которые шли с ним в одной колонне. Но вскоре все прояснилось. Два конвоира внесли несколько мешков и, отбиваясь и отмахиваясь от арестантов, бросили ношу на кучу соломы в центре зала. Толпа несчастных узников, как стадо голодных свиней, кинулось к этим черным сверткам. Люди с остервенением рвали холстины и ругались. Сыпались маты и слышались удары.

– А ну вали отсюда!!!..

– Я первый!.. Я!!..

В мешках оказался хлеб. Мелко нарезанный черный хлеб. Толпа арестантов мгновенно разорвала кули и, хватая темно-коричневые куски, с остервенением ползала по каменному полу. Кто-то наступал соседу на руки ботинком, стараясь выхватить лишнюю корку. Но несколько зэков, не решаясь вмешиваться в эту страшную дележку, с ужасом стояли в стороне и смотрели, как их «товарищи-арестанты» грызутся из-за пайки.

– А ну, пошли! Пошли отсюда! Моя! Моя доля! – эхом разнеслось по гулкому помещению полуразрушенного храма.

Это был рев зверя! Дикого и ненасытного! Здоровенный мужик, который еще секунду назад справлял свою нужду в углу, пробивался к мешкам с хлебом. Он не успел даже застегнуть свои штаны и так и полз, разгребая себе дорогу с голой задницей! Его бледно-розовые ягодицы мелькали среди теней ему же подобных, голодных и жалких людей…

Павел зажмурился на секунду. Он не хотел на это смотреть. Не хотел!

– Паша! Паша! Пойдем! Хлеб надо раздобыть! Надо! А-то голодными останемся! Эти монстры все сожрут! – потянул Клюфта за руку Оболенский.

Старик, стесняясь один участвовать в этом кошмаре дележки и унижения, просил Павла помочь ему. Просил! Но его просьба звучала неискренне. Фальшиво! Чувствовалось, Петр Иванович сам себя стыдился! Его сознание разделилось на две половинки. Одна часть мозга понимала: так опускаться ради еды нормальный человек не может! Не имеет права! Ведь он человек разумный! Человек образованный! Человек благородный! Но вторая, какая-то звериная сущность, толкала его встать на четвереньки и ползти, ползти в эту толпу голодных людей по холодному и грязному каменному полу разрушенного храма! К заветным кускам черного хлеба, разбросанного среди соломы…

Павел очнулся. Посмотрел на Оболенского. Его взгляд упал куда-то вбок… туда, в полумрак помещения. Там виднелись три фигуры, это были офицеры. Энкавэдэшники, широко расставив ноги, стояли и потешались. Они наблюдали за всем этим кошмаром и жестоко смеялись над происходящим. Над этими жалкими и убогими людишками, копошившимися в грязной соломе и так желавшими отправить в свою утробу кусок черного и черствого хлеба!