Но пронесло. Конвоир, вдруг как по команде отскочил в сторону и вытянулся по стойке «смирно». Рядом с солдатом краем глаза Клюфт увидел силуэт человека в зеленой или серой фуфайке. Какого цвета была одежда, Павел не разобрал. Было уже совсем темно.

– А ну! Прекратить! Капитан, что за костоломы у тебя? А ну! Хорош молотить мне рабочую силу! Завтра кто пойдет на лесосеку? – раздался суровый бас незнакомца.

– Есть, прекратить! Взвод, слушай мою команду! В шеренгу становись!

Зэки медленно, с опаской, вставали с земли. Но некоторые этого сделать не смогли. Кто-то стонал, а кто-то вообще не двигался. Видно, удары прикладами стали для них роковыми. Солдаты оттащили «потери» в сторону. То ли уже мертвые, то ли еще раненые, зэки черными кучками лежали в сугробе, рядом с воротами. Арестанты с ужасом косились на своих товарищей.

– Колонна, налевооооо!.. По одному на территорию лагеря шагом маршшшш!..

Зэки подчинились этому протяжному крику. Толпясь, поочередно зашагали в сторону вышек. Яркий луч прожектора, словно струя из пожарного гидранта, лупил в лицо при входе. Тут же два солдата бесцеремонно мазали каждого новичка по рукаву кистью с известкой. На одежде оставался желтоватый след. Конвоиры, едва не сбиваясь, усердно считали вновь прибывших:

– Сто пятнадцать! Сто шестнадцать… сто сорок шесть!

Павел попытался осмотреться. Лагерь был большой. Сбоку виднелось несколько прямоугольных, длинных, словно спичечные коробки, бараков. Они отделены колючей проволокой. В некоторых зарешеченных окнах мерцал тусклый свет. Справа виднелось двухэтажное каменное здание, судя по всему, штаб колонии или администрация. За ним невысокая коробка деревянной постройки с длинной и немного покосившейся железной трубой, которую поддерживали стальные распорки. Из трубы валил дым. Это явно была баня или кочегарка. Прямо у ворот высился еще один двухэтажный серый дом, но не каменный, а из бревен. И наконец, слева топорщились еще какие-то строения, больше похожие на склады. От внешнего, свободного мира лагерь был отгорожен тремя рядами колючки. В каждой по полсотни нитей проволоки. За колючкой стоял небольшой заборчик из штакетника. На каждом изгибе этой страшной проволочной стены по высокой вышке, с грибком вместо крыши. А на каждой вышке по прожектору. Их лучи, падавшие с замысловатых башенок, поднятых на длинные и высокие ходули бревен, переплетались в темноте и словно играя, бегали по черному лесу возле лагеря. Видно, часовые таким незатейливым образом развлекались во время несения службы.

На большой площади перед двухэтажным деревянным зданием строй арестантов уже сформировался в коробку. На этом месте проходили все торжественные и массовые построения в колонии. Это был плац. Он тщательно очищен от снега. Под ногами Павел почувствовал каменное покрытие. Брусчатка. Плац был покрыт брусчаткой! Тут, в тайге, брусчатка как на Красной площади в Москве!!!..

«А может, в Москве брусчатка как в далеком сибирском лагере?! Все по стандарту, страна как лагерь. Один большой и красивый лагерь…» – мелькнула мысль в голове у Павла.

На середину этого лагерного майдана вышел все тот же человек в зеленой фуфайке. На этот раз цвет одежды Павел рассмотрел. Плац освещался хорошо. Через каждые десять метров стояли столбы с лампочками. Человек в зеленой фуфайке лениво и небрежно переваливался с ноги на ногу и долго топтался, рассматривая вновь прибывших зэков. Этот коренастый ждал, когда арестанты угомонятся и хоть на миг обратят на него внимание. Словно паук, который наслаждался насекомыми, запутавшимися в его ловушке-паутине. Он предвкушал: все, кто к нему попал, уже обречены на длительные мучения.

Рядом с крепышом стояли два офицера в полушубке. Одного Павел рассмотрел хорошо: это тот самый человек, который снял шапку с Ястребова и выбросил ее в сугроб… Палач, давший команду на расстрел невинного человека.

Оба офицера что-то шептали на ухо человеку в фуфайке. Клюфт заметил на голове у этого «крепыша-хозяина» высокую серую папаху. Мужчина надел ее вместо обычной ушанки. Стало окончательно ясно он тут «самый главный». Папахи носили лишь чины не ниже армейского полковника…

– Граждане заключенные! – крикнул «хозяин плаца». – Я начальник лагеря Мохов! С этой минуты все вы попадаете под мое непосредственное командование! А я! Лично я отныне несу непосредственную ответственность за судьбу каждого из вас! За вашу нынешнюю и дальнейшую судьбу! И не только судьбу, но и, может быть, в каком-то смысле и жизнь! Ведь теперь вы становитесь не просто заключенными нашего лагеря, а бойцами трудового фронта! Теперь вам предоставляется великая честь трудом и соленым, потом искупить ту вину, которую вы несете перед нашим трудовым народом! Перед ленинско-сталинской партией большевиков! Перед нашим вождем и учителем, нашим дорогим и мудрым товарищем Сталиным! И вы должны ценить эту возможность! И вы должны сделать все возможное, чтобы вы отсюда вышли другими людьми и искупили все ваши грехи перед нашим рабоче-крестьянским советским государством! А поэтому вы должны работать не щадя ваших сил! Поэтому все вы будете работать тут, а кто не будет и не захочет работать, тот станет моим личным кровным врагом! А с врагами я поступаю со всей строгостью! И поэтому знайте: я тут царь и Бог!

Зэки завороженно и обреченно слушали раскатистую речь человека в зеленой фуфайке с папахой на голове. Этот монолог звучал зловеще. Он звучал приговором, звучал окончательным выводом и судьбоносным пророчеством для всех, стоящих на плацу!

Мохов обвел взглядом строй. Ни движения, ни вопроса. Начальник лагеря, довольный своей уверенностью, заложив руки за спину, медленно подошел ближе к арестантам. Он ходил рядом с зэками и пристально всматривался в их лица. Кто-то из зэков не выдерживал тяжелого взгляда человека в фуфайке с папахой на голове и опускал глаза. А кто-то, напротив, тщательно старался обратить на себя внимание. Так, сосед Павла по строю нелепо и картинно улыбался и нервно посмеивался. Когда Мохов поравнялся с ним, какой-то мужик схватил за руку начальника лагеря и, потянув на себя, упал на колени:

– Товарищ начальник, я хочу искупить, дайте мне шанс!

К зэку тут же подскочили конвоиры. Солдаты отволокли арестанта в сторону и, придавив валенками, уложили на камень плаца. Мохов брезгливо посмотрел на узника и, вздохнув, кивнул головой:

– Я вижу,… вижу, есть тут люди, которые готовы работать! Но и работа сама по себе – это уже оказанное доверие! Ведь работа это выполнение нормы! А выполнение нормы – это паек! А хорошее выполнение нормы – это двойной паек и новая спецодежда! А очень хорошее выполнение нормы и лучшая бригада – это другие всевозможные поощрения! Дополнительные посылки и возможность приобретать продукты в нашем лагерном магазине для заключенных! Так что не все из вас еще будут допущены до работы! В первую очередь, это должны быть действительно очень работоспособные и талантливые люди! И действительно специалисты! Поэтому сейчас из вас будут сформированы некие приблизительные бригады! Те, кто не попадет в эти бригады, получит возможность попасть в группу спецобслуживания! Из них сформируют уже другие подразделения!