Атаки, сражения и сама война – все это должно было производиться стремительно и – что важно – в целом не занять много времени. Выступая в 1912 г. перед парламентом, один французский офицер говорил: «Первое же крупное сражение решит исход всей войны, и потому войны будут короткими. Идея наступления должна пропитать дух нашей нации»[881]. Заявления такого типа дышали искусственным оптимизмом, поскольку высшие политические и военные руководители Европы знали, что грядущие войны будут длиться долго. В тот момент уже было можно преодолеть естественные ограничения, которые прежде определяли продолжительность военных кампаний. Возможности снабжения и санитарное состояние армий улучшились, и теперь их можно было использовать куда дольше. Те, кто планировал будущие походы в конце XIX в., опасались длительных войн на истощение и сомневались в том, что солдаты могут их вынести.

Некоторые также подозревали, что ход будущей войны ускользнет из-под их контроля и потому будет все труднее привести подобные конфликты к завершению. Пруссия и ее союзники добились под Седаном чистой победы, но французский народ отказался принять такой результат войны – уже после Седана французы мобилизовались и продолжили сражаться. В 1883 г. выдающийся германский военный теоретик Кольмар фон дер Гольц опубликовал свою знаменитую работу «Вооруженная нация», где проанализировал этот новый феномен войны между целыми народами и предостерегал, что победа какой-либо из сторон может потребовать много времени и неприемлемо высоких потерь: «Ход событий сможет ускориться только тогда, когда огромные усилия сторон вызовут неизбежное общее истощение»[882]. Несколькими годами позже Мольтке-старший, выступая перед рейхстагом, заявил, что период «кабинетных войн» закончился и началась новая эпоха.

У консервативных кругов были свои особые причины опасаться результатов войн нового типа – краха экономики, социальной напряженности и революций. Незадолго до начала Великой войны видный русский консерватор П. Н. Дурново в своем знаменитом меморандуме предупреждал царя о том, что будущая война почти наверняка приведет Россию к поражению и революции.

Двумя годами ранее австро-венгерский генерал Блазиус фон Шемуа, занимавший в течение короткого времени пост начальника Генерального штаба, приводил своему правительству похожие доводы, утверждая, что люди обычно не понимают последствий войны[883]. Все же он, в отличие от Дурново, не призывал свое руководство избегать войны любой ценой. Подобно своему предшественнику и преемнику Конраду, Шемуа призывал к более агрессивной внешней политике, со смесью смирения и надежды признавая, что это приведет к войне. Возможно, в результате народы Австро-Венгрии признали бы, что грубый материализм не удовлетворяет их духовных нужд, – при должном руководстве это может привести к началу новой героической эпохи[884].

В предвоенные годы многие германские военачальники – а то и большая их часть – сомневались в том, что войну можно закончить коротким и решительным ударом. И все же они разрабатывали планы именно такой войны, поскольку не видели им никакой альтернативы. В патовой ситуации борьбы на истощение Германия вполне могла проиграть – и вместе с ней проиграли бы и они сами, рухнув с пьедестала, который занимали в германском обществе[885].

Политическое и военное руководство европейских стран попросту опасалось столкнуться с кошмаром военных неудач и социальных потрясений. Именно этим можно объяснить тот поразительный факт, что к 1914 г. в Европе не была произведена сколько-нибудь серьезная подготовка к длительной войне – как в отношении создания военных запасов, так и в отношении перевода экономики на военные рельсы[886].

В лучшем случае они рассчитывали на то, что война на истощение не сможет продлиться слишком долго – в этом вопросе европейские генералы были согласны с Блиохом, полагая, что ресурсы участников быстро закончатся и новые военные усилия станут невозможны. Подобно проигравшимся игрокам, ставящим все на последний бросок костей или кон в рулетке, слишком многие авторы европейских военных планов – например, немцы – подавляли собственные сомнения и полностью полагались на короткий решительный удар, каким бы ни оказались его результаты. Результатом победы могло стать более сплоченное и в целом лучшее общество, – а если они проиграют, то и без того обречены[887].

В 1909 г. в петербургском яхт-клубе произошла беседа между русским генералом и австрийским дипломатом. Русский с нетерпением ждал хорошей войны между этими странами: «Мы должны завоевать престиж, чтобы укрепить самодержавие, заслуживающее не менее великой победы, чем любой другой режим». Когда эти двое встретились в следующий раз, в 1920-х гг., эта встреча произошла в независимой Венгрии, а русский генерал оказался эмигрантом[888].

Пусть среди довоенных европейских лидеров было не так много тех, кто, подобно Конраду, желал начала войны, но все же большинство их считали войну инструментом, который может быть использован в определенных обстоятельствах, – и надеялись, что этим процессом можно управлять. В предшествующее войне десятилетие Европа пережила целую серию кризисов, а военные союзы становились все теснее и теснее – тем самым руководство европейских стран и их народы постепенно приучали себя к мысли о том, что когда-нибудь война может начаться всерьез. Страны Антанты и их потенциальные противники из Тройственного союза стали исходить из того, что в конфликт между любыми двумя державами, вероятно, могут быть вовлечены и их союзники. Внутри сложившихся блоков были проведены консультации, даны соответствующие обязательства, и результатом этого стало составление планов по оказанию помощи на тот или иной случай. А уже наличие этих планов породило у правительств ожидания, которые непросто было нарушить в момент очередного кризиса. Всеобщая война в центре Европы стала вполне реальной перспективой, перестав быть немыслимой. Воздействие международных кризисов психологически подготовило Европу к мировой войне в не меньшей степени, чем это сделали милитаризм и национализм.

Будущие участники войны в основном полагали, что они всего лишь вполне справедливо защищаются от враждебных сил, которые в ином случае уничтожили бы их. Так, Германия готовилась защищаться от «окружения», Австро-Венгрия – от славянского национализма, Франция – от Германии, Россия – от своих западных соседей, а Британия – от Германии. Более того – сама система союзов и каждый из них в отдельности обеспечивали поддержку только в случае нападения со стороны соседа. В эпоху, когда общественное мнение и готовность народа поддержать военные усилия государства приобрели большое значение, военное и гражданское руководство европейских стран было озабочено тем, чтобы в начале любых боевых действий предстать в роли невинной жертвы.