Это человек скрытный, и никто не узнает его намерений. Мне позволяет он иногда догадываться более других о своих мыслях. Однажды приехал я к нему, провел у него целый вечер и не узнал ничего. Когда он провожал меня, я сказал ему, чтоб он впредь был осторожнее, потому что не всем можно оказывать такую доверенность. Недавно еще я напомнил ему это, и он засмеялся…

…Блюхер был рубака, Гнейзенау, начальник штаба, умный, пылкий, проворный, деятельный, а Мюфлинг педант и регистратор. Порознь они не значили ничего, не годились никуда, а вместе составляли силу. Есть ли такая троица в штабе князя Горчакова?»

Видно, как Ермолову горько было сидеть дома. «Меня обносят, – жаловался он, – как устарелого и немощного».

«Теперь нет ни у кого генералов, – говорил Алексей Петрович, – пруссаки 40 лет не нюхали пороха. У них один старик, Врангель. У австрийцев хороша артиллерия, умны офицеры».

Давыдов заметил, что их войско усовершенствовано теперь.

«Чем же? – сказал Ермолов. – Кажется, только выбрали цвет сукна для панталон, не так марок».

В 1855 году, при образовании ополчения, выразилось в Москве общее желание избрать начальником его А.П. Ермолова. Вот письмо, написанное им к генерал-губернатору:

«Почтеннейший граф Арсений Андреевич.

Благодарю вас покорнейше за сообщение мнения вашего по предмету предстоящих выборов и со всею откровенностью отвечаю вам.

Не знаю, можно ли избирать меня по носимому мною званию; но, если буду я удостоен избрания московским дворянством, я не должен уклоняться от службы, наравне с каждым дворянином, не имея пред лицом закона никаких особенных прав и не давая места суждению, еще менее негодованию, если бы даже не утвержден был в звании начальника губернского ополчения, в каковое, вероятно, я могу быть избираем. Легче всего, могут найтись люди способнейшие и не в праздности дождавшиеся престарелых моих лет.

Двадцать четыре года, как, вышедши из службы, я не был употреблен на службу деятельную, и нимало не удивлюсь и не приму к сердцу, если не признан буду за годного. Впрочем, благодаря Богу, я доволен совершенно моим положением, ничего не желаю и, конечно, искать не стану.

Вот моя исповедь почтеннейшему графу, и никому другому не скажу я иначе.

Душевно преданный Ермолов.

8 февраля 1855 г.».

Избрание состоялось торжественное. Нельзя изобразить восторга, объявшего всех присутствовавших в огромной зале Благородного собрания, когда известно стало количество голосов. Рукоплескания, крики, восклицания долго не прерывались. Выражено было тотчас желание объявить Алексею Петровичу чрез избранных депутатов о состоявшемся избрании. Я написал к нему приветствие, которое мгновенно полетело по рукам, переписывалось и производило восторг. Вот оно:

«Алексей Петрович!

Московское дворянство, призываемое священным голосом царя, ополчается на защиту православной веры, на помощь угнетенным братьям, на охранение пределов отечества. Оно просит вас принять главное начальство над его верными дружинами и смеет надеяться, что вы уважите его торжественное избрание. Сам Бог сберегал вас, кажется, для этой тягостной годины общего испытания.

Идите ж, Алексей Петрович, с силами Москвы, в которой издревле отечество искало и всегда находило себе спасение, идите принять участие в подвигах действующих армий. Пусть развернется пред ними наше старое, наше славное знамя 1812 года.

Все русские воины будут рады увидеть вашу бедую голову и услышать ваше любимое имя, неразлучное в их памяти с именем Суворова, от которого вы получили первый Георгиевский крест, и именем Кутузова, которому служили правою рукой на незабвенном Бородинском сражении.

Неприятели вспомнят Кульм, Лейпциг и Париж, а для их магометанских союзников довольно и Кавказа, где до сих пор еще не умолкнул в ущельях отголосок ваших побед. Да благословит вас Бог и поможет вам, вместе с достойными сподвижниками, доказать скорее ослепленной Европе, что святая Русь остается неизменно святою Русью и что русские, несмотря ни на какие опасности и ни на чьи угрозы, не позволят никогда никому прикасаться без наказания к их заветным святыням: церкви, престолу и отечеству».

Извещение, однако же, не состоялось под каким-то предлогом, кажется, в ожидании утверждения. Возвращаясь домой, я заехал к Алексею Петровичу и прочел ему частным образом речь, для него приготовленную.

Вся Москва ликовала, вспоминая избрание Кутузова начальником петербургского ополчения. Купцы в рядах, извозчики с своими седоками толковали об Ермолове и радовались, как будто победа перешла на нашу сторону и враги изгнаны из пределов отечества. Старик был рад, и было чему радоваться. Чуть ли это было не последнее его утешение.

Графиня Растопчина написала к нему стихотворение:

Аноним отвечал от имени Алексея Петровича:

Скончался император Николай Павлович 1 февраля 1855 года. Ермолов ездил в Петербург присутствовать при его погребении.

N. N. рассказывает о беспрестанных, наперекор его старому и тучному телу коленопреклонениях и земных поклонах, во время панихид, о глубоких вздохах и частых слезах, и о нескончаемых хвалебных гимнах в честь покойному, когда, отстояв очередь, он уходил отдыхать в комендантские покои.

За обедом из него так и лился целый поток интереснейших воспоминаний, прямо просившихся в историю, умных наблюдений, анекдотов, острых слов. Духовно он был еще исполнен жизни и огня.