Она посматривает на меня искоса. Она обо всем догадалась. Она давно с ним работает и предупредила меня: «То see him is to love him, to love him is never to know him»[49]. Осторожно, мол, держись от него на расстоянии. Но я не могу держаться на расстоянии. Я так ей и сказал. А она покачала головой и ответила, что тогда мне будет очень больно.

— Знаешь, он тебе показывает только то, что решил показать. То же, что и другим. Он выдумал такого персонажа, Кэри Гранта, обаятельного, неотразимого, элегантного, с юмором, — но за ним кроется совсем другой человек. А вот этого человека, малыш, никто по-настоящему не знает. И он может быть просто страшным. И самое ужасное — что он и не виноват, что в нем есть этот другой. Жизнь — жестокая штука…

Она посмотрела на меня так, будто мне угрожает опасность.

Но мне плевать на опасность.

Когда он на меня смотрит — я живу. И не боюсь.

И я не могу поверить, что на самом деле он — чудовище.

Он такой… Надо придумать для него какое-то особенное слово.

Первое, что он сделал, когда отказался от своего настоящего имени и превратился в Кэри Гранта, — завел собаку и назвал ее Арчи Лич. Разве не шикарно? Ну как такой человек может быть чудовищем? Я рассказал это Женевьеве, она заявила, что называть собаку собственным именем — странно. Потому что собаку водят на поводке. И состроила свою обычную гримасу.

Когда про него говорят что-нибудь дурное, мне сразу хочется встать на его защиту. Люди такие завистники… На днях на площадке один фотограф говорил кому-то из осветителей: слыхал, он в Нью-Йорке начинал как эскорт-бой? Это, дескать, все равно что мальчик по вызову. Смотри, как он всех обхаживает. Мое, дескать, мнение — он такой, и нашим, и вашим… Мне хотелось плюнуть ему в лицо! Но я отыгрался. Этот фотограф вообще мерзкий тип. Со мной он разговаривает как с собакой, только и лает: «Кофе! Сахару! Соку!» Он ко мне даже по имени не обращается, только «эй ты». Когда он в очередной раз пролаял свое: «Кофе!» — я плюнул в кофе и подал ему чашку с широкой улыбкой».

Вернувшись домой, Гэри обнаружил в стопке нераспечатанных писем приглашение от Гортензии. Долго его разглядывал и наконец решил пойти.

Надо же посмотреть, что вытеснило его из сердца Гортензии! «И будем надеяться, у нее вышло что-то толковое, иначе я закачу скандальчик», — мысленно прибавил он, поигрывая приглашением.

Он улыбнулся про себя и сам удивился, что улыбается. Не зря, выходит, он все-таки съездил в Шотландию. Выбрался из этого удушливого мутного тумана, который не давал жить и дышать. Стоял у самого края пропасти — и не оступился, не упал. Его не покидало чувство победы. Кого победил — непонятно, но победил. Ему было спокойнее на душе, яснее, легче. Хорошо, когда отделаешься от какого-то куска самого себя, который тянет обратно в детство! «Вот оно, — кивнул он своему отражению в зеркале и потер подбородок, — вот оно: я разделался с прошлым.

Собственно, это не была ни трусость, ни бездумность. А может, и нет… Какая разница? Я поехал, я сделал первый шаг, это он меня оттолкнул, мне себя упрекнуть не в чем. Хочу — могу снова быть и трусом, и бездельником!

И пора бы уже заняться прекрасной Гортензией!»

Но на подходе к Бромптон-роуд, уже в Найтсбридже, Гэри увидел перед витринами «Харродса» такую толпу народу, что заколебался, двигаться ли дальше.

Он едва успел отступить на шаг и спрятаться за спинами туристов: по тротуару навстречу шли Марсель, Жозиана и Младшенький. Младшенький шагал впереди, глубоко засунув руки в карманы. На нем был темно-синий пиджак с красно-зеленой нашивкой, в цвет галстука. Вид у него был свирепый, брови насуплены, рыжие волосы взъерошены; он почти бежал, не глядя по сторонам. Родители кричали ему вдогонку, они едва за ним поспевали. Куда он сломя голову?..

— Вот именно, чтоб мне сломать голову! Чтоб мне бухнуться в Темзу! Только утопиться и остается!

— Господи, Младшенький, ну что за ерунда, что ты, правда!.. — Марсель попытался ухватить сына за рукав, но тот яростно вырвался.

— Для тебя ерунда! А я опозорился! Она теперь на меня и смотреть не станет. Десять штрафных очков. Я для нее опять Карлик!

— Ну что ты, конечно, нет! — уверяла его мать, с трудом переводя дух.

— Конечно, да! Опозорился! Иначе и не скажешь!

— Да не разводи ты из этого целую историю…

— Разводи не разводи, а факт остается фактом: я говорил, а меня никто не понимал! Сложнейшие конструкции на изысканном английском, а в ответ сплошные «What?» да «Pardon?», ни в зуб ногой!..

— Вот это по крайней мере на родном языке! — ухмыльнулся Марсель, обхватив сына крепкими ручищами.

Младшенький прижался к отцу и залился слезами.

— Зачем я, спрашивается, зубрил две методики разговорного английского? Накой? Я как гадкий утенок, весь черный, посреди белых лебедей! Какой позор, какой позор!

— Да ничего подобного! У тебя просто другой выговор. Оно и понятно. В книжках говорят не так, как нормальные люди. Через пару дней ты любого джентльмена здесь заткнешь за пояс. Вот увидишь! К тебе еще будут подходить и спрашивать, не родня ли ты королевской семье.

Они прошли практически мимо Гэри, едва его не задев.

Гэри усмехнулся и решил прийти позже.

Сколько сейчас, восемь? Он позвонил приятелю Чарли. Тот жил прямо за «Харродсом», на Бэзил-стрит.

Чарли собирался расстаться со своей девушкой Широй и, чтобы набраться духу, решил свернуть косячок. Гэри это забавляло. Сам он с травкой давно завязал: его она вгоняла в сентиментальность. Начинало тянуть на старые песни, слезы в три ручья, вспоминался первый любимый плюшевый мишка с разорванным ухом, и неудержимо хотелось рассказать первому встречному всю свою биографию.

Зазвонил мобильник. Миссис Хауэлл. Третий раз! Он не снял трубку. Была охота затевать объяснения! Положим, смыться без предупреждения было некрасиво, но он больше слышать не желал ни об отце, ни о Шотландии, ни о шотландцах. С него хватит! Отец ему не нужен. Что ему нужно, так это фортепиано, Оливер… Да еще скоро — Джульярдская музыкальная школа в Нью-Йорке. Он подал документы перед поездкой в Шотландию и теперь ждал ответа: возьмут или нет? Теперь его интересует только будущее. Полная смена приоритетов. Вырос без отца — что ж, не он первый, не он последний. И дальше обойдется. Мужским идеалом у него будет дед, а надо будет поговорить — поговорит с Оливером.

По Оливеру Гэри соскучился. Позвонил его агенту, тот сказал, что Оливер был на гастролях за границей, но уже вернулся и ему можно перезвонить. И он перезвонит! Вот только разберется уже до конца с Шотландией — расскажет, как съездил, матери. Она, наверное, обиделась, что он вот так взял и укатил в Эдинбург. «Гм! Знаешь что, друг мой Гэри Уорд, ты уже не маленький. Умел напортачить — умей исправить. Она поймет. Она всегда все понимает».