Нельзя не согласиться с В. Борисовым, что раз отход наших армий из «Польского мешка» в условиях летней кампании 1915 г. был стратегической необходимостью, то очищение крепости явилось логически вытекающим следствием. Но большая разница: логически мыслить в качестве безответственного советчика или окончательно решать вопрос в качестве ответственного начальника. Здесь невольно вспоминаются слова Жомини, сказавшего, что война прежде всего «est un drame effrayant et passionne»[124].

Воспоминания генерала Палицына, тоже бывшего в это время при генерале Алексееве, обрисовывают переживания нашего Главного командования летом 1915 г. более глубоко, нежели генерал Борисов[125]. Из этих воспоминаний видно, с каким трудом решались на это не только генерал Алексеев (Главнокомандующий армиями Северо-западного фронта), но и Ставка, т.е. Верховное главнокомандование. «Общее положение, — записывает генерал Палицын 26 мая (8 июня) 1915 г., — предлагает нам два простых вопроса: Россия или Польша. Причем представительницей интересов первой является армия. Обстановка на всем фронте такова, что именно эти вопросы требуют ответа; и кто, спрашивается, может и должен дать этот ответ? Главнокомандующий (генерал Алексеев. — Н. Г.) ответить на эти два вопроса не может. Они не в круге его ведения. Верховный главнокомандующий и его Генеральный штаб стоят перед ними, и оттуда должны прийти ответ и повеление. Но и наша мысль также работает над этими вопросами, и мы оцениваем их под влиянием наших нужд и нашей жизни. Главнокомандующий чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко; он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим. Мы как-то боимся своих мыслей, ибо все затруднения, которые должны возникнуть при первом шаге его исполнения, нам ясны. Не неся никакой ответственности, я смелее в своих решениях, ибо они умозрительного свойства, но мне понятны те муки и тревоги, которые длительно и ежечасно переживаются Главнокомандующим, тем более что наше внутреннее, по отношению противника, положение нелегкое, в особенности ввиду совершающегося на Юге[126]; оно еще усугубляется до состояния безнадежности вследствие отсутствия средств для борьбы. И надежд на близкое будущее нет. Пока вопрос о том, “зачем мы будем отходить”, на весу, а с ним и целый ряд остальных».

24 июня (7 июля) 1915 г. генерал Палицын, опять затрагивая вопрос о необходимости отводить наши армии в глубь страны, записывает: «Михаил Васильевич (генерал Алексеев. — Н. Г.) прекрасно знает это; знает, что вопросы эти требуют заблаговременного решения, что они сложны и последствия этого решения чрезвычайно важны. Дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает, что у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда. Массы, к счастью, этого не понимают, но в окружающем чувствуется, что назревает что-то неладное. Надежда удержаться нас не оставляет, ибо нет ясного сознания, что пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения. В таких тяжелых условиях протекает творческая работа Главнокомандующего, и помочь ему нельзя, ибо решения должны исходить от него».

Если столь психологически трудным было положение генерала Алексеева, Главнокомандующего Северо-западным фронтом, то насколько тяжелее было творчество Верховного главнокомандующего, Великого князя Николая Николаевича, от которого катастрофическая обстановка в лето 1915 г. требовала решиться на отвод русских армий в глубь страны. Верховный главнокомандующий и его Ставка не могли не сознавать всех ужасающих последствий, связанных с подобным отступлением.

В многомиллионной солдатской массе росли слухи об измене. Эти слухи становились все сильнее и сильнее и проникали даже в среду более интеллигентных лиц. Причиной, дающей особую силу этим слухам, являлось то обстоятельство, что происшедшая катастрофа в боевом снабжении как бы оправдывала те мрачные предположения, которые нашли сильное распространение еще в конце 1914 г.

Одним из очень характерных показателей, с какой нервностью реагировали на эти слухи об измене даже высшие круги, служит «дело Мясоедова».[127]

Генерал Нокс, внимательно наблюдавший за состоянием Русской армии, записывает в августе месяце в своих воспоминаниях:

«Дух Русской армии проходит через многие тяжелые испытания, только одного из которых было бы достаточно, чтобы подорвать дух многих других армий. Нельзя не поражаться тому, что многие из выдающихся начальников настолько подавлены убеждением в техническом превосходстве немцев, что считают, что немец “все может”. Это — естественное, но нездоровое явление. Среди солдатской же массы было много случаев сдачи в плен и дезертирства в тыл. Предпринимаемые строгие меры и наказания, по-видимому, мало действительны.

Число заболевших громадно. Отыскиваются всякие предлоги, чтобы уйти в тыл. Среди солдат распространяется убеждение, что не стоит драться, раз везде бьют».

Далее генерал Нокс упоминает об одном из писем, которые в большом числе посылались из рядов войск прямо Главнокомандующему с критикой ближайшего начальства. Весьма вероятно, что многие из этих писем были написаны из патриотических чувств и некоторые из них были справедливы, но самый факт их появления являлся ярким признаком падения доверия к начальникам и падения дисциплины.

Пессимистическое настроение фронта передавалось в тыл при посредстве тысячи нитей, связывающих современную многомиллионную армию с народом. Письма к родным, жалобы раненых, рассказы возмущенных представителей общественности являлись теми каплями, составлявшими целые потоки мрачных настроений, которые в конце сливались в океан общего недовольства и растерянности. Генерал Сериньи в своей очень интересной книге, составленной на основании наблюдений на французском театре военных действий, пишет:

«Кризис недоверия начинается всегда среди тех, которые не сражаются. Мармон в своем “Духе военных учреждений” рассказывает, что бегство всегда начиналось среди солдат последних рядов фаланги. Этот случай повторялся на полях сражений во время мировой войны: обычно писаря и чиновники всякого рода первые бросали свои посты. Да и было бы удивительно, если бы было иначе, потому что менее приученные к боевым переживаниям, менее дисциплинированные, а главное, менее поглощенные битвой, эти люди слабели духом гораздо раньше своих товарищей, непосредственно ощущавших реальности боя.