— Может она мне нужна? Только гордость, Корней… У людей должна быть гордость, ты сам меня учил… — Аня сказала тихо, снова опуская взгляд. Корней видел, что сжимает с силой кулаки. Злится, видимо. Хоть и хочет казаться максимально безразличной.

Только вздрогнула, когда он снова не долбанул даже — просто с силой вжал кулак в то же место в стене…

— В чем твоя гордость, Аня? Чем хуже — тем лучше? Вот твоя гордость? Я. Тебя. Не. Покупал. Понимаешь? Знаешь, куда я деньги засуну, если еще раз передать попытаешься?

Спросил практически шепотом, приближаясь к Аниному уху, вдыхая запах, по которому соскучился до волчьего воя… Которым надышаться невозможно. Который заставляет края живой раны кровоточить… Но он не пытается отвернуться. Пусть будет больно. Пока может — дышит.

А вот Аня отворачивается, жмурится… Сжимает губы, закусывая их…

Когда Корней пришел на работу после командировки, она передала с Артуром конверт, в котором ключи и сраная записка с вопросом, как ему удобнее было бы получить деньги — полной суммой, когда Аня соберет, или можно частями. Он проигнорировал. Потому что знал — разговор о подобном закончится очень плохо. Но она не поняла намека. Попыталась дважды передать все через того же Артура. И если в первый Корней просто попросил подчиненного вернуть, то во второй вернул сам. Жестко.

— Знаю…

Шепнула, жмурясь сильнее. Тогда, возвращая, он обозначил достаточно четко, чтобы Аня могла запомнить… И больше не пытаться.

— Не делай глупостей, Аня. Я тебя очень прошу. Не делай. Не руби ты. Сплеча и сук. Что ты творишь? Ради чего ты это творишь? Ты обижена? Ну так при чем тут ССК, работа, бабушка? Зачем ты всем делаешь плохо? Зачем ты себе делаешь плохо? Кого ты ненавидишь? Меня или себя? Мстишь ты кому? Себе?

Корней говорил, видя, что у Ани учащается дыхание…

Бил прицельно. Не оставлял места для вразумительных контраргументов. Хотя у Ани они вряд ли имеются. Он не сомневался. Просто бессистемные действия обиженной девочки. Просто больно и хочется усугублять.

Он это понимал. Он сам жил так же. Только держаться пытался. Держаться и верить, что… Их попустит. С каждым днем надежда слабела. Но еще жила. Аня же… Будто убивала ее своими глупыми поступками. Каждый из которых каким-то «чудом» доходил до него.

Ольшанский между делом сказал, когда пересеклись на курилке. Зинаида позвонила полчаса назад…

— Я никому не мщу. Я просто…

Начала, но почему-то договорить не смогла.

Попыталась оттолкнуть его руку, внезапно всхлипнув. Настойчиво. Да только не получилось…

— Ань… — Корней окликнул, моментально сменив тон. Уже не требовательно. Прося будто.

Она же только головой замотала, отворачиваясь сильнее. Спиной к нему, лицом к стене…

— Ань… Зайка… Вот что ты делаешь? Кому от этого легче? Мне? Тебе? Кому? Скажи мне… Давай поговорим. Пожалуйста…

— Отпусти меня, пожалуйста… — Корней услышал просьбу, произнесенную сдавленным голосом. Почувствовал, что снова начинает злиться… Потому что они так никогда и ни к чему не придут. Никогда и ни к чему. Она идет в отказ. Она по-прежнему не готова. Три недели лелеет свою обиду. Обиду на него из-за женщины, которая гроша ломанного не стоит.

— Как можно было все так похерить, Аня? Как? И меня когда отпустит? — Корней приблизился, шепнул в самое ухо, снова дыша своим медом. Чувствовал ее дрожь. Слышал, что всхлипы становятся более частыми. Хотел в охапку сгрести… И сам толком не знал, что дальше — раздавить к чертям или залюбить до смерти. Соскучился так… Сам ненавидеть начал. Запутался. И сам совсем запутался… Лучше всех ее понимал, наверное… Но она не хотела. Ни помощи принимать. Ни к себе подпускать. Не хотела давать ему шанс. Им шанс давать не хотела.

— Корней, вы пугаете ее… Отойдите, пожалуйста…

Вот только ему не дали сделать ни то, ни другое.

И он сам, и Аня, спрятавшая лицо в ладонях, пропустили приближение верной подруги.

Которая не отличалась робостью. Надавила на мужское плечо, наставила отодвинуться, встала между, будто Аню закрывая…

— Слышите? Она не хочет с вами говорить. Пожалуйста… Просто уйдите…

В отличие от зайки, эта не боялась смотреть ему в лицо. Говорила вроде бы просящим тоном, но достаточно уверенно. Отвлекая внимание от вздрагивающих плеч на себя…

— Пожалуйста, Корней…

Высоцкий сощурился, глядя на подругу… Алину, кажется… Только сейчас осознавая, что она говорит вообще-то…

Потом снова на Анину спину…

Понял, что она правда плачет. Стоит и плачет…

Почувствовал, что снова волной дикая безнадега…

Потянулся к голове, повел по волосам, отвернулся, ругнулся…

Пошел прочь, ничего не сказав. Ничего не сделав.

Загнав их еще глубже в угол, кажется…

— Мудак ты, Высоцкий… Какой ты мудак…

Вернулся в свой кабинет, приблизился к столу, взял мячик, будто взвесил… Как когда-то футляр с кольцом… И запустил в херову «стену славы». Туда, где застекленные рамы и куча сертификатов, грамот, дипломов. Туда, где его продаваемый фасад, за которым… Неконтролируемое желание и огромное умение уничтожать все, что попадается на пути. Неспособность отпустить, смириться, забить, позволить… Жить так, как считает нужным. Без него жить. Потому что с ним она не просто не хочет. Не может, кажется.

Он своими руками сделал все, чтобы не смогла. Разбил вдребезги так же, как обвалил сейчас все свои бессмысленные достижения.

* * *

— Ты что вытворяешь, Высоцкий? — в его кабинет без стука обычно не заходили. Особенно на протяжении последних двух недель. Кто мог — предпочитал в принципе не заходить, чтобы не нарваться.

Вот только Самарский нарваться явно не боялся.

Вошел, захлопнул дверь за спиной, перевел неодобрительный взгляд со стены с местами перекошенными, а в большинстве своем обвалившимися рамами на Корнея, который…

Абсолютно спокойно поднял подкотившийся к ногам мячик, снова покрутил в руках, пошел к дивану.

Сел, уставился перед собой…

Самому бы разобраться, что творит… И как перестать.

— Ты мне половину офиса распугал, Корней. В коридоре девочка рыдает. Твоя, блять, девочка. Мимо кабинета люди на цыпочках пролетают. Что происходит вообще?

Ярослав говорил, с прищуром глядя на профиль Корнея. Тот же…

Больше на мячик. Хмыкнул даже, когда услышал про «на цыпочках», зля этим Самарского сильнее…

— Вы были правы, Ярослав Анатольевич… Не надо было… С девочкой… Связываться… — Сказал, снова позволяя губам растянуться в ухмылке. Только не снисходительной, как бывало раньше, а какой-то горькой… — Ваше «я же говорил» сейчас будет как нельзя более уместным…