В центре великого памятника, прямо под «Куполом», находилась «Сахра», окруженная оградой из резного кедра, Скала Авраама. Саладин подошел к массивной каменной глыбе, похожей на конское копыто, — с одной стороны прямой как стрела, с другой — изогнутой, словно полумесяц. Султан подивился, как мог этот крутой валун сыграть основную роль в истории творения. Евреям Камень Основания служил фундаментом святая святых, где в течение сотен лет хранился ковчег Завета. Для христиан он был последним напоминанием о храме Ирода Великого, где Христос обличал властолюбивых священников и жадных торгашей. Для мусульман же в нем заключалось нечто большее: отсюда Пророк Мухаммед вознесся на небеса во время своего легендарного мираджа — волшебного путешествия, которое закончилось преклонением Пророка перед троном Всевышнего. Считалось, что мир вращается вокруг камня и однажды на этой скале возникнет архангел Исрафил и вострубит, возвещая день Страшного суда и воскрешения мертвых.

Конечно, Саладин уважал правила, которые предписывали правоверным держаться на почтительном расстоянии от Камня, но сегодня султан отодвинул деревянное ограждение и нагнулся, чтобы прикоснуться к холодной серой поверхности, словно желал доказать себе, что это всего лишь камень — обычный камень, хотя и избранный Богом для великой цели. У него вдруг промелькнула мысль, что он сам ничем не отличается от этого камня. Обычный человек, которому судьбой, однако, предначертано навсегда оставаться в стороне от близких и творить историю.

— Я всегда удивлялся, о Сахра, летописи времен, — произнес султан, обращаясь к святому камню и собственному сердцу. — Ты находишься здесь с дней Адама. Ты видела Потоп, взлет и падение империй. Наш отец Авраам готов был принести в жертву своего сына на твоей холодной поверхности. Давид, Соломон, Иисус… Они все стояли здесь же, где сейчас стою я. И наш Пророк Мухаммед вознесся на небо, когда коснулся ногами твоего священного камня. Тем не менее ты никогда никому не отвечала. Какие тайны ты хранишь? Быть может, сегодня ты наконец ответишь утомленному воину?

Несмотря на его мольбу, Сахра хранила вечное молчание. Но султан продолжал говорить, пристально всматриваясь в скрытые тенями расщелины и одновременно заглядывая все глубже в собственную душу.

— Мне страшно, друг мой, — признался султан. Никогда раньше он не произносил этих слов вслух. — Мне еще ни разу в жизни не было так страшно. Всю свою жизнь я посвятил войне с франками. Я даже не могу вспомнить каких-то иных желаний. Но всему, по крайней мере сделанному не из камня, приходит конец. Вот и моя война подходит к концу.

Саладин взглянул на уходящий ввысь прямо над его головой «Купол скалы», пробежал глазами по великолепным кольцам стихов из Корана, выгравированных затейливой вязью на золоте; кольца постепенно сужались, уходя по спирали к самому центру огромного купола. Мало кто мог любоваться внутренним убранством «Купола», не встав в благоговейном трепете на колени. Как будто слепой удивительным образом прозрел, чтобы воззриться на само солнце. В этом и заключалась тайна Куббат ас-Сахры — величайшая красота находилась внутри храма. Совсем как человеческая душа.

— Понимаешь, я не боюсь ни умереть, ни потерпеть поражение от франков, — говорил Саладин вечным силам, чье присутствие ощущал, когда всматривался в гипнотизирующую золотую спираль. — Я всегда к этому готов. Нет, святой Камень, я боюсь лишь одного.

Саладин опустил глаза и пал на колени, когда вслух признал правду, которой всегда страшился.

— Когда сражение закончится — победой ли, поражением ли, — мне незачем станет жить, — признался султан, борясь со странным холодком, пробежавшим по спине, как только он выпустил из своей души самого опасного демона. — Все, что последует за этой битвой, покрыто мраком. — По щекам Саладина помимо его воли заструились слезы. Из груди вырвалось ужасное рыдание, которое долгое время он сдерживал в себе. — Вот этой неизвестности, о Сахра, я и боюсь больше всего.

Саладин — самый могущественный на Земле человек — стоял на коленях, ища утешения у высших сил, которые (так он чувствовал) были сегодня с ним. Тишина, более глубокая и полная, чем в момент его молитвы и признания, окутала святыню. Султан почувствовал, как веки его тяжелеют и после двух бессонных ночей он погружается в сон.

В этой гробовой тишине — словно на него опустилась дремота — открылось наконец хранилище воспоминаний. Он увидел перед собой всю свою жизнь — так, говорят, случается с людьми перед смертью. А потом видение разрослось и поглотило его…

Саладин беззаботным мальчишкой бегал по грязным улицам Тикрита[70]и его с любовью звала красавица мать. Настало время обеда, она приготовила его любимого тушеного ягненка. Здесь жизнь была простой: ни войны, ни ненависти, лишь беспечные игры детей, не знавших, что такое смерть и страдания, не знавших ужасного бремени судьбы….

Вот он подростком скачет на лошади, неуклюже сжимая в правой руке копье, а великан отец Айюб ругает его за немощь. Как же Саладин станет воином, если он даже не может ровно держать копье? Подросток стыдливо понурился. Единственное, о чем он мечтал, — чтобы отец любил его таким, какой он есть. Но мальчик знал: ему никогда не заслужить отцовскую любовь, если он не избавится от недостатков и слабости. В тот момент он поставил себе цель — стать величайшим воином на земле. Самым лучшим…

Он стоит над окровавленным трупом первого убитого им на поле брани вражеского воина и отчаянно борется с подступившей тошнотой, видя, как его меч глубоко входит в грудь жертвы. Поверженный противник — темноволосый сириец, немногим старше Саладина, на его лице навсегда застыло выражение удивления и боли. Саладин почувствовал, как на плечо легла отцовская рука, а в отцовских глазах засияла гордость за первого убитого сыном врага. Всю свою жизнь Саладин ждал этого выражения на лице Айюба. Но вместо радости он чувствовал лишь страшное отчаяние, когда смотрел на заляпанное грязью лицо юноши, который погиб от его руки…

А теперь он смотрит на тела многих тысяч тех, кого послал на смерть, на окружающие его груды трупов своих и вражеских воинов — словно окунается в бездну опустошения. Их безжизненные глаза укоризненно взирают на него: «Полюбуйся, какова цена твоей славы, великий султан! Твое имя навсегда войдет в историю, а о нас кто-нибудь вспомнит?» Саладин хотел закричать, но не издал ни звука. Он пересек долину своей жизни, зная, что здесь она заканчивается, омытая кровью тех, кто отдал жизнь за то, чтобы он смог исполнить свой ужасный долг…

Затем зловещую картину поглотила темнота, он оказался один в конце этого путешествия.

Только это был не конец, и он был не один.

Рядом с ним стояла женская фигура, окутанная серебристым свечением. То была Мириам, великолепная в своем развевающемся голубом платье и шифоновом шарфе. Ее черные волосы блестели, словно шелк, а глаза горели изумрудным огнем.

— Мы все рабы истории, Мириам, — услышал он свой голос. — Ни одному человеку не суждено обуздать эту реку. Нельзя плыть против течения. По правде сказать, мы тонем в ее водах.