С уважением Ваш дедушка.

Письмо Б. В. Савинкова — С. Э. Павловскому

(Доставлено в Москву Федоровым, но адресату не вручено)

Дорогой мой!

Писал и передавал через оказии Вам много раз,[26]настойчиво прося приехать. С этой же просьбой снова обращаюсь к Вам, приезд Ваш необходим. Почему необходим — Вам отчасти объяснит А. П. Вы знаете, что зря я бы не потревожил Вас, и, если снова прошу о приезде, значит, так надо. Все денежные надежды мои провалились. Спасибо Вам за письмо — оно очень порадовало меня. Не хочу Вам советовать из «прекрасного далека», но убедительно прошу быть осторожным в деле Вашего брата[27]и держать себя в руках. Знаю, что это трудно, но и это необходимо.

Обнимаю Вас. Отец.

Итак, вечеринка по случаю отъезда Павловского на юг…

Особых приглашений не будет: кто знает о его отъезде и придет, тот и желанный гость.

Поезд отправляется вскоре после полуночи, вечеринка кончится на час раньше. Провожать Павловского на вокзал поедут только Фомичев и Шешеня. Лидер «ЛД» Твердов предупредил, что на вечеринку не приедет — очень занят, но к двадцати трем часам он пришлет свой служебный автомобиль, который отвезет Павловского на вокзал…

На этот вечер Павловский стал хозяином одной из квартир на Арбате. Утром они с Пиляром приехали сюда, чтобы до вечера хорошо освоиться в квартире и отрепетировать наиболее важные эпизоды вечеринки. Павловский скажет Фомичеву, что снял эту квартиру недавно и на время, но все же он должен выглядеть здесь хозяином. Временным, но хозяином.

Теперь, когда чекисты убедились, что Павловский ведет игру старательно и даже умело, было решено вечеринку провести главным образом на импровизации. Однако Пиляр и Павловский должны будут заботиться о том, чтобы в разговоре гостей обязательно были затронуты все запланированные темы.

Пиляр сумел установить с Павловским удивительно точные отношения. Может быть, единственно возможные. Сам он полушутя-полусерьезно говорил об этом так: «Мы с ним — две не очень высокие стороны, договорившиеся быть друг перед другом цинично правдивыми…» Предупреждая вопросы и просьбы Павловского, Пиляр первый сказал ему: «Не спрашивайте меня, сохранят ли вам жизнь. Это буду решать не я. Что касается меня, я с удовольствием, подчеркиваю — с удовольствием, расстрелял бы вас лично и сейчас же. И схема наших отношений такова: вы выполняете мои приказы, и в этом для меня — служебное дело, а для вас — призрачная, но все же надежда».

Вот так они и общаются… Сейчас, готовясь к прощальной вечеринке, Павловский был подозрительно весел. Пиляр пристально наблюдал за ним.

— Итак, фиксируем и эту тему нашего разговора с Фомичевым, — говорил Пиляр. — Как вы ее сформулируете?

— Очень просто, — засмеялся Павловский. — Бросай, Иван Терентьевич, свое Вильно, забирай свою Анфису и переселяйся ко мне, в тюрьму Чека.

— Шутки отставить, тем более глупые… — негромко сказал Пиляр.

— А почему бы мне с Фомичевым и не пошутить? Для естественности?.. — помолчав, спросил Павловский.

— Почему нет? Пожалуйста, но любая ваша шутка, хотя бы косвенно таящая в себе второй тайный смысл, означает конец наших с вами отношений.

Формулирую еще раз тему, — терпеливо продолжал Пиляр. — Нельзя жить в Польше, а бороться в России. Словом, если думать об интересах дела, надо ему, Фомичеву, забрать сюда свою Анфису и обзаводиться домом в Москве. Здесь помогут. А там, кроме всего прочего, его в два счета вообще могут отпихнуть от этого дела.

— Неужели вам так нужен этот Фомичев? — вдруг спросил Павловский. — Он же совсем не такой жирный карась, чтобы на него такие сети ставить!

— А мы, как Осип в гоголевском «Ревизоре», — в хозяйстве каждую веревочку бережем, — ответил Пиляр.

Первыми в гости прибыли Шешеня с Зекуновым, и Пиляр предложил Павловскому самому переговорить со своими бывшими и нынешними коллегами о том, как им надо держаться друг с другом. Они сели за стол: с одной стороны — Павловский, с другой — Шешеня и Зекунов, Пиляр в сторонке, на диване просматривал газету.

— А вы знаете, Леонид Данилович, у чекистов есть основание думать, что вы все еще в лес смотрите, — начал Павловский.

— Не знаю, о чем вы… — пробормотал Шешеня, выпучив на него глаза.

— А что это вы на меня так смотрите? — спросил Павловский. — Вы боитесь меня? Боитесь, что грядет час, когда я поставлю вас к стенке и спрошу: ну, блудный сын, за сколько ты продал отца своего? — От внезапно вспыхнувшей злости голос у Павловского осекся. — А раз вы об этом думаете, значит, еще рассчитываете, что мы с вами убежим в лес. Так надо понимать ваши страхи передо мной?

— А вы-то что начальство из себя корчите? — злобно сказал Шешеня. — Было время, я вас слушался, вместе с вами в Белоруссии руки кровью умывал, а теперь вот отмаливаю «стенку» у чекистов. А вы что, и здесь в полковниках будете ходить? Или они не знают ваших заслуг? — обратился Шешеня к Пиляру.

— Знаем, знаем, Леонид Данилович, все знаем, — ответил Пиляр из-за газеты. — Но, по-моему, вам не ругаться надо, не счеты сводить, а договориться, как лучше провести сегодняшнее дело. Давайте все поставим на свои места, — Пиляр отложил газету и подошел к столу. — Какие у вас, Шешеня, могут быть счеты с Павловским? Кто больше наших расстрелял? Не беспокойтесь, у нас контора точная, никого не обсчитаем, — серьезно сказал он. — Но то, что вы, Леонид Данилович, боитесь Павловского, это заметно. А вы оба и по нашей игре — тоже соратники. Так что обратите на это внимание. Но и вы, Павловский, тоже не бросайте на них прокурорских взглядов. Вы — со-рат-ни-ки. Понимаете?

— Понимаю, — послушно ответил Павловский. — Послежу… — И обратился к Шешене: — Значит, так, Леонид Данилович, когда я начну первый разговор один на один с Фомичевым, вы ждете минуты три, не больше, подходите к нам и включаетесь в разговор. Тему разговора, надеюсь, помните?

Шешеня кивнул. Павловский посмотрел на Зекунова и обратился к Пиляру:

— Что-то у нас Зекунов плохо загружен. Вот что ему надо поручить: вечеринка у нас мужская, закусь холодная и вся на столе, а водка в бутылках. Так пусть он возьмет на себя потчевать гостей из бутылочек. Особенно, конечно, Ивана Терентьевича — ревизора нашего… — рассмеялся он злорадно.

— Это можно, — согласился Пиляр, глядя на Павловского — что же у него сейчас на душе?

Но и сам Павловский вряд ли мог разобраться в собственных душевных переживаниях. Он знал одно — что ведет напряженную, стоящую ему всех его душевных сил борьбу за свою жизнь. И если этой борьбой стало комедиантство под управлением чекистов, значит, надо с полной душевной отдачей играть предлагаемые чекистами роли. Ведь жизнь его в руках у них. И глупо тратить силы души на ярость к чекисту Пиляру или к Шешене как изменнику. Павловский и сейчас ставил себя выше Шешени и Зекунова — их он считал изменниками святому делу Савинкова, а себя — пленником Чека. И помнил имена свидетелей того, что чекисты взяли его силой. Он словно забывал при этом, что без всяких усилий со стороны чекистов дал им целый воз ценнейших показаний о Савинкове и его планах. Когда он, оставшись наедине, начинал думать об этом, он торопился избавиться от подобных мыслей, убеждая себя в том, что он был покладист с чекистами только ради того, чтобы получить возможность спасти Савинкова. Ему недавно даже приснилось, как он перешел советско-польскую границу, как добрался до Парижа, как пришел к Савинкову, рассказал ему обо всем и они вместе, преследуемые чекистами, убегают в Америку. С палубы океанского парохода они смотрят, как тает на горизонте европейская земля, и Савинков говорит ему: «Ты — единственный верный мой соратник и друг. И мы вдвоем все начнем сначала…»