Ссыпав муку, послушник вышел из амбара и встал передохнуть. Сей же миг на плечо ему легла тяжелая длань.

– Прохлаждаешься, тунеядец? – прошипело над ухом.

Послушник вздрогнул. Никто в монастыре не обращал к нему таких слов, и помстилось, будто сам боярин Наслав Коснячич, становившийся год от года злее, настиг его тут.

Дернув за плечо, некто развернул его к себе и оказался чернецом Василием в клобуке, натянутом до бровей. А из-под бровей на послушника уставились необыкновенно злые глаза, метавшие, казалось, быстрые змейки-молнии. Этого монаха послушник видел всего раза два, но знал о нем довольно: что тот некогда сдружился с тем самым Федором, наставлял его в чернеческом житии; что Василий ныне жил в затворе в той же пещере, которую занимал прежде Федор – и не выходил из нее вот уж более года. Не успев изумиться, послушник пролепетал:

– Ты тоже, отче, прослышал о дивном чуде с житом?.. Пять возов измолото за ночь…

– Прослышал, дурень, – скрипнул зубами чернец, стрельнув в него еще парой молний.

Цепко взяв послушника за шею, монах с такой силой согнул его, что тот и не думал вырываться, только послушно передвигал ноги. Оказавшись позади амбара, Василий ослабил хватку, но руку с загривка не убрал.

– Слушай меня, Колчек, – сказал монах столь повелительно, что послушник не сумел удивиться, откуда он знает его мирское имя. – Пока ты тут разеваешь рот на всякие чудодеянья и гнешь бестолку спину, Федор собрался погубить свою душу. Он задумал перехитрить всех. Даже меня! Он хочет тайком достать из земли зарытое сокровище и бежать с ним из монастыря.

– А как?.. – заморгал Колчек.

– Что ему стоит уверить всех, будто в мешках не золото и серебро, а хлеб для богадельни. Он же у нас прослыл чудотворцем, – неприятно оскалив гнилой зуб, усмехнулся Василий.

Послушник завороженно смотрел на его рот. Ему все блазнилось, что движения губ монаха и произносимые им слова существуют как-то отдельно друг от друга.

– Надо спасать Федора от глупостей! – пальцы чернеца вновь до боли стиснули шею Колчека. – Ты мне поможешь!

– Да как, отче? – чуть не плача от всего непонятного и устрашающего, выдавил тот.

– Нужно избавить его от соблазна и отнять сокровище. Сейчас пойдешь в Киев к тысяцкому. Скажешь обо мне, чтобы ждал вечером. Приду и сам все скажу ему.

– Как я брошу работу? – взмолился Колчек. – Келарь оставит меня завтра без куска хлеба.

– Наплюй на дурака. Кто заставит тебя вернуться в монастырь?

– Хозяин, – всхлипнул послушник, но сейчас же вдруг понял, что боярину незачем будет отсылать его назад, если то, чего он вожделеет, наконец само придет к нему. – Ты знаешь, где укрыто сокровище, отче? – с робкой надеждой спросил он монаха.

– Знаю, что делать, чтобы добыть его, – отрезал Василий. – Беги, Колчек. Беги без оглядки!

Снова развернув послушника, монах наградил его для быстроты пинком. Колчек, как было велено, помчался не оглядываясь. Но не столько из послушания не решался посмотреть назад, сколько от страха, обуявшего все его существо. Быстро крестясь на бегу, он судорожно думал, что теперь-то точно никогда не вернется сюда, даже если б и принудил к тому боярин Наслав Коснячич. Ибо чернец Василий силой своего действия на него превзошел всех монахов обители, имевших дар чудес. Недаром среди братии он почитался одним из совершеннейших иноков, достигшим высот духа. Совершеннейшим, верно, открыто то, от чего простой человек смертью умрет, едва узнает. Оттого и сверкают их очи гневными молниями, и зубовный скрежет слышен в их речи…

18

Натоплено в терему было так, что боярину, скинувшему соболью вотолу, тотчас захотелось снять и свиту на бобровом меху, и сапоги с пушной оторочкой. Даже в сенях тянуло жаром из горниц, в черных же клетях с устьями печей, верно, вовсе стояло адское пекло. Наслав Коснячич неприметно ослабил пояс, бархатным зарукавьем промокнул чело.

– Для чего столько жару? – недовольно спросил он ключника, шедшего впереди.

– Князь Мстислав Святополчич не терпит холода в доме. Ни малейшего дуновения.

– Изнежен князь, – вполголоса изрек тысяцкий, страдая от невозможности сейчас же сбросить с себя меха.

Гриди с лоснящимися от пота лицами равнодушно взирали на боярина и беззвучно шагавшего позади чернеца. Ключник остановился перед дверью, из-за которой доносились плясовое гуденье сопелей, брянчанье бубна и звонкое пение струн гудка. Послушав, он толкнул дверь и шагнул в сторону, поклонился боярину. Наслав Коснячич велел чернецу ждать, сам вошел в широкую клеть. От обилия зажженных свечей у него сперва зарябило в очах, горячей спертостью воздуха ударило в голову. Сомлев, боярин выкатил глаза и не мог произнести ни слова, только двигал губами, как выуженная из воды рыба.

– Дайте ему вина, девки! – донеслось сквозь чад веселья. – Нездоровится боярину!

Тотчас перед устами тысяцкого явилась чаша, полная кроваво-красного вина, которую держала девичья обнаженная рука. Девка с расплетенными косами улыбалась ему такими же красными губами, а чаша ткнулась боярину в зубы. Послушно глотнув, Наслав Коснячич перевел взор с девкиных губ ниже. На ней была лишь белая срачица из тонкой византийской паволоки, сквозь которую блудливо показывались упругие телеса.

– Тащите с него свиту, не то задохнется! – повелел тот же развязно-хмельной голос.

Тысяцкий с облегчением отдал себя в руки девок, ловко освободивших его и от свиты, и от пояса, и чуть было не избавивших от портов. В последний миг боярин схватился за порты, оттолкнув холопок. Отскочив от него со смехом, обе девки вновь пошли в плясовую: зазывающе поводили плечами, всплескивали руками, по-русальи взмахивали волосами, по-кошачьи изгибались. Наслав Коснячич с усилием отвел от них взгляд, вспомнив, что не за тем вовсе пришел.

Наконец обок стола с порушенными яствами и обглоданными костями он увидел молодого князя в одной исподней рубахе и лазоревых сапогах. Мстислав, сын Святополка, рожденный от наложницы, сидел на скамье, крытой мехами и был красен от угара. Спиной он опирался на третью девку, которая расчесывала ему золотым гребнем русые локоны, а в руке держал чашу.

– Нездорово у тебя, князь, – шумно дышал тысяцкий. – Не угорел бы.

– Выпьешь сколько я, тебе поздоровеет, – засмеялся Мстислав. – Эй, девки…

– Позволь, князь, – заторопился тысяцкий, – сперва о деле молвить.

Мстислав перехватил голую руку девки, поднес к губам и с похотливой жадностью прикусил белую кожу.

– Зачем пришел сюда со своими делами? Видишь, веселюсь я.

– Когда услышишь о моем деле, твоя душа, князь, еще больше возвеселится.

– Правда? – Мстислав отпустил руку холопки. – Тогда говори.

Он цыкнул на скоморохов-песельников, сопели с бубном и гудком стихли. Девки, кружившие в пляске, подобрались к боярину, сложили руки ему на плечи.