– А как это, отче, – после недолгого горевания снова заговорил послушник, – покойники слушают твои повеления?

– Сам-то я кто? Мертвец, как они, – объяснил могильщик, – и душа моя смердит тлением… Ну, сказывай, какой там живой покойник тебя напугал. А-то ведь и наверх не вылезешь от страху. А мне тебя кормить и поить нечем.

Собравшись с духом, что выразилось в шумном сопении, послушник излил свою горесть:

– Грешен я, отче. Из-за меня погублены два чернеца, Федор и Василий.

– Знаю обоих, – помедлив, отозвался Марк, но работы не прервал. – И скажу, что не по силам было б тебе погубить этих праведных и сильных духом мужей.

– Я виновен в их смерти! – побив себя в грудь, придушенно крикнул Колчек.

– Что же, ты прельстил их каким соблазном, чтоб они души свои погубили? Или совратил их во вражду меж собой? – недоверчиво спрашивал чернец. – Или обратил в ересь? Или в иную духовную пагубу вверг?

– Я донес на них тысяцкому. А он пошел к князю Мстиславу Святополчичу, – вымученно пробормотал послушник. – Князь схватил их, пытал и предал смерти за то, что не отдали ему варяжский клад.

– Это иное дело, – воткнув лопату в землю, сказал Марк, взял в руки тяжелый крест-веригу, висевший у него на шее, и поцеловал. – Не погублены они, а прославлены Христом. Не как разбойники пострадали, но как христиане. А ты себя погубил, – заключил он, снова берясь за работу. – В Писании сказано: надобно прийти соблазнам, но горе тем, через кого они придут. Сие означает, что соблазны служат славою для тех, кто их победит, и пагубой для тех, кто не устоит перед ними.

– Лют ты, отче, – в трепете проговорил Колчек. – Он мне такого не сказал.

– Кто не сказал?

– Убиенный Василий, – дрожа, стал рассказывать послушник. – Через запертую дверь ко мне пришел. Пробудил ото сна и показал свою рану в груди. Страшный, побитый, в крови весь. А смотрит… не страшно. Тепло так, будто на дитятю. Совсем не как у амбара, когда велел мне идти в Киев… А у амбара не он был. Одно обличье его. У настоящего Василия глаз не такой и говорит иначе… В руке стрелу держал. Стрела в крови. Капало наземь. «Если не побоишься, – говорит, – и если хочешь оправдаться, иди к князю Мстиславу. Скажи ему, что будет убит этой же стрелой, если не принесет покаяния».

Спрятав лицо в коленях, притянутых к груди, Колчек застонал навзрыд. Монах слушал, опершись на древко лопаты.

– Если хочешь оправдаться, – повторил Марк. – Вот что он сказал тебе.

– Страшно, отче, идти к князю, – провыл послушник. – И меня, как их, велит мучить до смерти.

– Тебя не станет, – успокоил его Гробокопатель. – Велит просто убить.

Колчек рыдал в голос – ревел как теленок.

– А не хочешь, так не ходи, – заключил монах. Он ухватил углы холстины с горкой накопанной земли и пошел задом к выходу из пещеры.

– Постой, отче! – испугавшись остаться в одиночестве, крикнул Колчек. Он поднялся на ноги и попытался оправдаться так, не ходя к князю: – Боярин Наслав Коснячич грозил, что из кабального сделает меня полным холопом. Я только хотел отработать ему долг, отыскав тот варяжский клад.

– Дал тебе вольную боярин?

– Дал.

– Чего ж теперь боишься? Боящийся ненадежен для града небесного, – сказал Марк, снова пятясь. – Страх делает нас рабами.

Схватив с полицы чадящий светец, Колчек зашагал за монахом.

20

Ворота княжеского двора, что напротив собора Святой Софии, широко распахнулись и приняли санный возок с конной стражей из нескольких отроков. Тотчас же наглухо закрылись, разочаровав уличных зевак. На подворье жизнь текла нешумная, неприметная, едва ли не скрытная от всего Киева. Вдовая княгиня Анна, занимавшая хоромы вместе с дочерьми, без лишней суеты и чужих глаз хранила за стенами подворья память о своем муже, князе Всеволоде.

К возку, спрыгнув с коня, шагнул дружинник.

– Княжна, – выдохнул, подав руку Евпраксии Всеволодовне.

Она сделал вид, будто не заметила руку, вышла без его помощи.

– Разве у тебя нет иных дел, витязь, – подосадовала княжна, – кроме как сопровождать меня в храм и всю службу не сводить с меня глаз? Ведь это, наконец, невежливо. Не говоря о том, что мешает мне молиться и дает пищу досужей молве.

– Если велишь, княжна, – внезапно охрипнув, сказал Олекса Попович, – буду всегда смотреть в иную сторону и не подойду к тебе ближе ста шагов. Хотя это будет мукой для меня, – тише добавил он.

– Какие глупости. – Между изогнутыми бровями Евпраксии легла недовольная складка. – Не собираюсь отдавать столь нелепых велений, к тому же дружиннику моего брата. Не лучше ли тебе, витязь, направить свое внимание к делу, с каким ты послан в Киев, и состоять при боярине Воротиславе Микуличе, чем при мне?

Дав ему такую отповедь, она пошла к крыльцу, где княжну встречала младшая сестра.

– Боярин и без меня уболтает князя Святополка, – заверил ее княж муж, идя следом, – и во мне там надобности нет. Позволь, княжна, говорить нынче с тобою.

– Разве сейчас мы не говорим? – не обернулась она.

– Сейчас ты уходишь от меня, княжна.

Поцеловавшись с сестрой, Евпраксия мельком глянула на него.

– Хорошо, ступай в книжную светлицу. Я поздороваюсь с матушкой и приду.

Хмельной от радости Олекса едва сдерживал себя, чтобы не побежать в названную светлицу, как безусый отрок, которому впервые удалось заручиться согласием девицы на тайную встречу. Две седмицы, с тех пор как посольство князя Мономаха водворилось в этом доме, он жил словно в весеннем тумане. В посольском деле от него не было проку, и боярин Воротислав с легким сердцем махнул на Олексу рукой, ибо прозревал причину тех горячечных речей, которыми время от времени разражался молодой дружинник. Не заметить жадности, с какой княж муж смотрел на Евпраксию Всеволодовну, могла только сама она. Старая княгиня за общими трапезами молча качала головой. Младшая Екатерина, носившая полумонашье одеяние, пунцовела так, будто взоры статного витязя предназначались ей самой. Но и Евпраксии в конце концов пришлось взять во внимание бессловесную преданность, какую непрошено и нежданно являл попович.

В ожидании княжны Олекса ходил между ларями, полными книг. Перевернул листы разложенного на столе греческого «Хронографа по великому изложению» в славянском переводе. Рядом ждали переписчика стопка пергаменных листов и чернильница.

Княжна вошла, и дружинник, скрывая непривычную робость, показал на книгу:

– Я не видел в доме чернецов или клириков, списывающих книги.

– Книгу переписываю я, – сказала Евпраксия, садясь за стол, и на удивленную оторопь поповича ответила: – Мне предложила заняться этим трудом сестра Янка. Книг всегда не хватает. А людям нужно знать слово Божье.