– Дуэль, господа! Только дуэль! – потирая ладошки, закричал Бесцеля, интриган и провокатор. – Только кровью можно смыть такой позор! Ну, не чернилами же, господа! Правильно я говорю? Король и слуга разошлись по разным углам кабинета. Напряжённо молчали. Где-то муха жалобно жужжала.

– Будешь секундантом, – глухо сказал Мистимир, посмотрев на директора.

– Всегда к вашим услугам! – Толстый Том достал два пистолета, один из которых был не заряжен.

– Оставь эти игрушки для детей! – В руках Оруженосца вдруг появился прославленный дуэльный гарнитур. – Не угодно ли вам стреляться вот на этих пистолетах?

Глаза Короля неожиданно вспыхнули – он будто что-то вспомнил, глядя на старомодный дуэльный гарнитур. Что это были за воспоминания? Трудно сказать. Бледнея, Король неожиданно сказал, что погорячился и просит его извинить. Хотя, если угодно, так пожалуйста, – можно стреляться.

Угрюмо принимая извинения, старик ответил:

– Если бы я, Черновик, стрелялся с теми поэтами и писателями, с кем я работал… – Он махнул рукой. – Да что там говорить. Погорячились маленько, погрелись и хватит.

8

Вертолёт взлетел над морем-океаном и господин Бесцеля шандарахнул рюмаху коньяка – миниатюрный бар к его услугам. За первой рюмашкой вдогонку полетела и вторая, и третья – Толстый Том был в ярости. Он не мог понять, что происходит. Почему Король так неожиданно сменил свой гнев на милость? Почему так униженно стал извиняться? Вначале, когда ударил скандальный гром, Толстяк был уверен: старикашке этому не сдобровать; пистолеты можно будет подменить, жребий можно будет подтасовать и всё – готов покойничек. Но теперь, после этих странных извинений, Бесцеля был не уверен даже в том, что хозяин выгонит слугу. А это надо сделать. Непременно. Какой с него толк? Этот Старик-Черновик по старинке работает, все бумажки скрупулёзно переписывает – пускай даже двумя руками сразу. Да хоть двумя ногами сразу пускай он переписывает, на это же смотреть смешно. Какие, блин, бумажки, самописки? Атомный век на дворе! Вон стоит компьютер, возьми, включи голосовую программу – звуковой редактор для записи и расшифровки голоса. Руки в брюки и ходи по кабинету – диктуй свои поэмы, романы, мемуары. Чем ты хуже Цицерона или Цезаря, которые любили диктовать? Ничем не хуже. А компьютер, твой сам-друг, он даже лучше всех тех, кому диктовали и цезари и цицероны. Да никакая, блин, стенографистка так не запишет за тобой, как вот эта умная машина. Да к тому ещё надо прибавить, что эта дура ваша, стенографистка напомаженная, может сидеть и соблазнять своими голыми коленками, игривыми глазёнками, глубоким декольте или ещё каким-нибудь грешным дамским местом. А компьютер отвлекать не будет. Так что надо гнать в три шеи всех этих замшелых стариков, любителей пергамента. Только тогда будет прекрасная маржа.

Размышляя подобным образом, Толстый Том на личном вертолёте добрался до поляны, где ждала машина, чтобы доставить в издательский дом.

– Ни черта не понимаю! – рычал он, уже находясь в кабинете. – Почему Король не захотел стреляться? Жалко убивать? Но тогда можно выгнать? Снова жалко, что ли? Ведь старик давно уже на пенсии. Выгонишь – куда пойдёт? Только помойки будет редактировать. Однако, судя по тому, как этот Король направо и налево душит и режет своих героев – жалость вообще ему не свойственна. Так в чём же дело? Говорят, они когда-то вместе работали. Говорят, что этот старик много сделал для Короля. Ну, так и я кое-что могу сделать…

Бесцеля, интриган и провокатор, кое с кем посоветовался и решил оказать влияние на Короля при помощи проверенного средства. Толстый Том нашёл такую «Златоустку», перед которой невозможно устоять – непременно в постель упадёшь.

1

Апартаменты, куда его перевели, были воистину королевские – спальня, светлый кабинет, будуар для Музы. На окнах и на столиках – цветы, цветы. И вот эти цветы – в первую очередь – стали подсказывать старику: дело не чисто.

Цветы не могут притворяться, не умеют, и потому никогда не растут в окружении плохого биополя – старик это знал и в первые сто лет земного бытия убедился в этом. Синие и жёлтые, белые и оранжевые цветы в кабинете и спальне день за днём стали чахнуть и хиреть, когда эта новая «Муза» в доме взялась хозяйничать.

Кокотка Луза, как называл её старик, отличалась красотою мраморной статуи; смазливая, чертовка, но такая холодная. Только глаза поблёскивали нервозной горячностью, небольшие карие глаза, похожие на тёмно-масляные оладышки, местами подгорелые. Старик-Черновик сразу её невзлюбил, почуяв что-то недоброе, тёмное, таящееся где-то на дне души этой кокотки, пытавшейся вдохновлять Короля Мистимира.

– Какое вдохновение? О чём вы говорите, господин Бесцеля? – возражал он директору издательского дома. – Вдохновение зависит от регулярной и питательной пищи.

– Как это мелко. – Директор скривился. – Как пошло.

– А я тоже самое говорил ему, батенька. А он не поверил.

– Кому? Кто не поверил?

– Бодлер. Это он так сказал насчёт вдохновенья.

Господин Бесцеля не имел понятия, кто такой Бодлер и потому замешкался, но ненадолго:

– Лузиана поможет ему, вдохновит.

– Разорит. Попомни моё слово.

– Хорошо, – вдруг согласился директор. – У тебя есть внучка. Музарина. Я знаю, что есть. Ну, так в чём же дело? Почему до сих пор мы её не видим здесь?

Дорогая Музарина, Музочка без вести пропала, как только в стране началась заваруха – революция, Гражданская война – и старик теперь не знал, где она есть. Бесцеля, сам того не ведая, наступил на любимую мозоль Черновика.

– Муза – не девочка по вызову, – хмуро напомнил старик. – Она сама приходит и уходит в те минуты, когда…

Господин Бесцеля небрежно отмахнулся – некогда, мол. Ненадолго прилетая к Мистимиру, он вообще старался обходить старика, если была такая возможность. Толстый Том подспудно возненавидел этого литературного негра, ощущая странную опасность, которая исходила от него, такого невзрачного с виду, похожего на бродягу.

Апартаменты Короля преображались после каждого визита господина Бесцели, который охотно потакал любым капризам кокотки Лузы. Что говорить про спальню, если даже кабинет Короля преобразился: на стенах появились фривольные картины с голыми задами и передами, на журнальном столике возвышалась полупудовая позолоченная композиция под названием «Поклонение фаллосу». Бедный Старик-Черновик теперь стыдился лишний раз зайти в кабинет. (Да его теперь туда редко приглашали). В такой обстановочке никакая работа на ум не шла; Черновик то и дело угрюмо косился на большие дорогие репродукции, смущённо теребил буйную бороду и сопел, отворачиваясь. Нет, старик был не ханжа, понимал, что это тоже часть искусства – обнажённая натура, и есть по этой части лихие мастера, ласкающие тело гениальной кистью. Только ничего с собой поделать старик не мог, поскольку был воспитан на других полотнах – сдержанных, строгих, классически ясных. Но где они, эти холсты? Ветер перемен шумит в садах и в головах – ветер властно срывает одежды и напоказ выставляется всё то, что было прикрыто скромностью и целомудрием.