— Он получился не слишком удачным из-за выбора союзников. Моя сестра Маргарита… не слишком хорошо понимала, что ей выпала высокая честь. Она уехала в Шотландию совсем ребенком.

И осталась тем же ребенком в свои пятьдесят три года. До сих пор ею владели страсти, к сожалению, она недальновидна и лишена воображения.

— Кстати, как она поживает? — поинтересовался я.

На лице посла отразилось смятение. И в этом замешательстве виновата сама Маргарита. Подверженная своей похоти, порывистости… она скверно сыграла роль королевы, и никто больше в ней не нуждался. Ее окружали равнодушные сторожа. Даже родной сын считал ее обузой… как старого пса, который пачкает ковры и целыми днями дремлет на солнце. А его владельцы покорно ждут, когда он издохнет.

— Она сейчас… выздоравливает. В Метвенском замке. Она болела… э-э-э… У нее неладно было с головой[40].

— А как же ее… так называемый муж, лорд Метвен?

Она вышла за него замуж тринадцать лет тому назад после развода с Ангусом, а сейчас вновь хочет развестись, чтобы вернуться к прежнему супругу. Глупая похотливая баба!

— Он… живет отдельно, в Стерлинге.

— Правда в том, что он бросил ее, — бесцеремонно заявил я. — Его интересуют более важные дела, чем болтовня умирающей и никому не нужной старухи.

Я прищелкнул пальцами, чтобы вернуть на землю, казалось, витавшего в облаках шотландца.

— Ваша сестра… — протестующе начал он.

— Да. Моя старшая сестра. Но я говорил о новом брачном союзе. Он должен исправить первую, не слишком удачную, попытку объединения Шотландии и Англии, предпринятую моим отцом.

— Она же ваша сестра, — упорно повторил он.

— И поэтому мне следует скорбеть о ее судьбе? Я писал ей в тысяча пятьсот двадцать восьмом году, во время эпидемии потницы, когда впервые услышал о ее безрассудном разводе с Ангусом ради союза с этим драчливым Метвеном. Но разве она прислушалась к моим предостережениям? Нет! Так что же удивительного в том, что с ней произошло?

Маргарита была глупа. Вот чего я не выносил в людях. Я мог простить любой грех, любую недальновидность, но не глупость.

— Так значит, вас описывают правдиво, — прищурившись, заметил он.

— Возможно, если не считать неизменных замечаний о моей жесткости и отсутствии человеколюбия — о них вас, несомненно, уведомил ваш откровенный государь, Яков Пятый! Но если честное признание недостатков сестры и отсутствие сочувствия к дуракам составляет понятие жестокости, то я принимаю и такое определение.

— Вы чудовище!

Его лицо застыло, на нем отразилось выражение чистого ужаса, словно он действительно взирал на невиданного монстра.

— И вы в жизни не испытывали такого страха? Ну-ну, опишите мне ваши чувства! — подначил я его.

— Чудовищны даже ваши шутки, — проворчал он.

— Итак, похоже, мы достигли некоторого взаимопонимания…

Ах, до чего же утомительны такие аудиенции, первые полчаса уходят на бессмысленный обмен колкостями.

— Давайте попросту перейдем к делу. Я желаю объединения Шотландии и Англии, предпочтительно посредством брака. Тем самым мы прекратим нашу вражду — для понимания ее бессмысленности достаточно взглянуть на географическую карту. Ведь мы живем на одном острове. И из этого логично следует все остальное.

— Я вас понял, но и вы поймите меня, — возразил он колючим и раздраженным тоном. — Меня не волнует, что вы видите на картах или что подсказывает вам так называемая логика. Шотландцы не похожи на англичан, более того, у них нет ничего общего. И нам все равно, какими нас тут представляют. Наша страна так же чужда Англии, как Испания.

Испания?! Почему он выбрал ее как образец чужеродности?

— Наш народ издавна живет на островах, на морских берегах, в краях долгих ночей и долгих дней. Уравновешенность и спокойствие не в нашем характере. Некоторые по-прежнему говорят на древнем гэльском языке, он схож с наречиями острова Мэн, побережья Уэльса, Бретани и всех прочих скалистых и суровых окраин вашего богатого королевства. Мы держимся за свою самобытность, благоденствуем и не нуждаемся в вас!

— Нет, неправда! Без мира с Англией вам не выжить, вас раздавят, а вашу кельтскую морскую плоть высосут, как устрицу…

— Вам не устрашить меня! — оскалившись, прорычал он.

Да, именно прорычал: как северный волк. Я никогда еще не слышал такого звука из человеческой глотки. Не дожидаясь моего разрешения, посол запахнул плед и удалился.

Он был прав. В глубине души я сам считал так же. Шотландию не измерить английским умом, и поэтому нам никогда не удастся понять друг друга.

Что он там говорил о кельтских родственных связях? Уэльс, Бретань, Ирландия и Мэн? Я сам был валлийцем. В юности, по крайней мере, я говорил на этом языке. Неужели я не способен понять их настроения? Разве у меня с ними нет совсем ничего общего?

Поэзия порой волновала меня до дрожи. Музыка могла перенести в иной мир, и я сам не понимал, откуда взялся у меня столь высокий дар. Не эти ли способности, таланты, озаряющие, смягчающие и возвышающие мою натуру, свидетельствовали о принадлежности к кельтам? Но что, если подобное родство определяло личность в целом? Внезапно мне подумалось, что я понял шотландцев, и отчасти, в духовном смысле, они меня привлекали; но в действительности я воспринимал их как непримиримых врагов, с коими невозможно ужиться.

* * *

До прихода папского посланника оставалось четверть часа. Я должен взять себя в руки. Головная боль уменьшилась, но не прошла до конца. Я бросил взгляд на склянку с изумрудным бальзамом. Я принял уже двойную дозу. И больше пока нельзя.

Необходимо иметь ясные мысли для встречи с папским нунцием. А что, собственно, я хотел услышать от него и заявить ему сам?

Папское представительство в Англии сократилось до одного скромного иноземца… Разве лет десять тому назад кто-то мог представить подобное?! В то время папство царило повсюду — проповедуя, наказывая, проверяя. Легаты понтифика пытались управлять всем христианским миром. А нынче Папа не играет никакой роли в моем королевстве, и лишь по моему особому разрешению в Англии оставлен его представитель.

— Джузеппе Доминичи, нунций Святейшего престола.

— Проводите его ко мне, — приказал я, сопроводив распоряжение повелительным жестом.

Вновь расположившись на троне, я поправил складки государственной мантии. Встреча с папским послом требовала особых церемоний.

Двери распахнулись, и в зал вошел невзрачный худосочный коротышка. Боже мой, как мог Папа выбрать для своего представительства в Англии такого заморыша? Но недоумение почти сразу сменилось восхищением. Только совершенно уверенный в себе человек мог выбрать столь непривлекательного посла для выражения его воли во враждебной стране.